Мы, конечно, понимали, что театр Камбуровой будет связан с песней, причем авторской песней — в самом высоком смысле слова. Но это нас не смущало. Мой брат Юрик учил меня с детства играть на гитаре. Он же самостоятельно осваивал инструмент. И не как я: три года — три аккорда. Но на одном дыхании, шквально, ураганно. Он и ночью мог вскочить и заиграть, и посреди обеда. У нас была очень простая гитара — за семь рублей.
Видя такое рвение, Люся купила ему хорошую чешскую гитару в магазине музыкальных инструментов на Неглинной. Он схватил ее и не выпускал из рук, пока не сбацал без запинки Этюд Тремоло «Воспоминание об Альгамбре», «Легенду» Альбениса, «Аргентинскую мелодию» Марии Луизы Анидо, кое-что из репертуара Иванова-Крамского, Сеговии, я уж не говорю про «Четвертый этюд» Джулиани.
Юрик учился в техникуме геодезии и картографии. А его лучший друг Саша Коленов работал в Театре Пушкина осветителем. И у них был любимый спектакль «Романьола». Юрик тысячу раз ее смотрел из ложи осветителя, притулившись на жестяном фонаре, и все мелодии из спектакля подобрал на своей гитаре. А вечерами играл во дворе, напевая по-итальянски «Се риди примавэйро…» В спектакле песни исполняли по-итальянски. Они с Коленовым запомнили на слух, наверняка, перевирали, но звучало внушительно. Им все хотелось спеть настоящему итальянцу. Интересно, понял бы он что-нибудь?
Как-то в Театре Пушкина заболел гитарист, и Коленов поклялся, что приведет замену — нашего Юрика. Все страшно обрадовались, а то пришлось бы отменять спектакль.
Я помню, как Юрик ругался и топал ногами, а Коленов оправдывался:
— Что тут такого? Ты же играешь все это.
— Но как? Трын-брын! Там ведь надо профессионально!
— Подрепетируешь! Вот я тебе ноты принес. До вечера еще времени — ого-го!
В общем, он все-таки пошел, дрожа от страха. И сыграл. С тех пор они играли по очереди — то Юрик, то прежний гитарист Серега.
И мы, конечно, с Люсей явились не запылились при первой возможности. Меня, правда, не пускали: на вечерние спектакли детям до шестнадцати не разрешалось. А мне тогда было десять лет. Но Люся всех уговорила.
Коленов нас мигом увидел со своей верхотуры. И подал знак Юрику.
В зрительном зале горел яркий свет, входили и рассаживались в кресла нарядные люди. Юрик — в белой рубашке при галстуке, сидел с гитарой в ложе возле сцены. А уж мы с Люсей нарядились! Она в импортном розовом костюмчике — прямо из Парижа, распространяя аромат Коко Шанель. Я — в новой белой юбке шерстяной в складочку с бретелечками! Мы уселись в партере — прямо посередине, я стала крутить головой и отчаянно махать — то Коленову, то Юрику, буйно афишируя наше близкое знакомство.
Потом прозвенел второй звонок. Юрик проверил звукосниматель на гитаре. Подключился к динамикам.
Третий звонок. Свет стал медленно гаснуть. Коленов направил на занавес голубовато-лунный луч. Юрик начал потихоньку играть очень грустный пролог. На просцениум вышла Доменика (засл. арт. РСФСР Лилия Гриценко) в черном покрывале: «Диду э гвори амальяти, профинандо де круну…» — такие слова или что-то похожее говорила она под музыку, наверно, молилась.
Тут занавес открылся и солнце — как настоящее — ворвалось в зрительный зал. Юрик внимательно следил за действием — крестьяне танцуют на празднике урожая, а вот и грузовичок-библиотечка, сейчас Чечилия будет петь под его аккомпанемент свою сумасшедшую песенку тарантеллу: «Се риди — примавэйро..» А теперь вальс… Юрик играл его для Чечилии и Микеле, а они медленно кружились и влюблено смотрели друг другу в глаза.
— Что ты будешь делать, Микеле, если камень свалится на наши головы разом, ты испугаешься? — спрашивала Чечилия.
— Если ОНА свалится на наши головы… — отвечал Микеле (Алексей Локтев).
— Почему ты говоришь «она», ведь камень мужского рода…
— Я говорю — ОНА… Я говорю — ОНА… Я говорю — ОНА…
А потом как закричит:
— Чечилия!!! — схватил ее, прижал к себе, как будто и правда ей на голову сейчас обрушится камень.
Так началась их любовь.
Вместе с Микеле я любила Чечилию и дрожала от страха, когда Доменика отстранила ее ладонь: «Нет, я не буду тебе гадать». И волосы шевелились у меня на голове от страшного пророчества старухи: «Им обоим смерть на горбатом мосту!»