Был уже вечер, когда я вошел в ее больничную палату. Атмосфера в помещениях, где находятся умирающие, всегда такая гнетущая, что, кажется, сам начинаешь чувствовать физические страдания и отчаяние отмеченных смертью.
Палата была слабо освещена. Маленький ночник бросал слабый свет на капельницу рядом с кроватью. Мой взгляд невольно привлек стеклянный флакон с бледно-розовой пульсирующей жидкостью, которая по тонкой резиновой трубке поступала в вены пациентки.
Женщина находилась в полусознательном состоянии. У нее был жар, она часто дышала и время от времени слабо стонала, словно маленький беспомощный ребенок. Я сел рядом с ней на кровать и стал вглядываться в ее черты, так хорошо мне знакомые. Стараясь не разбудить ее, я проверил ее пульс. Он был неритмичный, то останавливался, то снова начинал лихорадочно биться. Видно было, что ее мучают сильные боли, которые наступал и приступообразно, потому что каждый раз она начинала стонать так, что у меня от ужаса застывала кровь в жилах.
Так же, как и в случае с Гуго, меня переполняло чувство полного бессилия. Внутри меня что-то сжалось, готовое закричать: «Почему ты не помогаешь? — Спаси ее жизнь! — Облегчи ее боль!»
Ужасно осознавать, что не можешь помочь, ужасно видеть, как твой друг борется со смертью.
Я не помню точно, что было потом, помню только, что меня внезапно охватило такое чувство жалости, что ни для каких других чувств и мыслей просто не осталось места. И вдруг все изменилось, словно по мановению волшебной палочки. Вся палата вдруг наполнилась каким-то радостным предчувствием.
Пациентка открыла глаза, ее вопросительный взгляд был устремлен на меня. В тот же миг я понял, что должен рассказать ей все, что я знаю об ином мире, так чтобы мой умирающий друг меня понял.
Наверное, это была самая странная беседа из всех, которые я когда-либо вел. Я, говорящий из самой глубины моего сердца, и она, молча ловящая каждое мое слово. Время от времени она согласно кивала. Я думаю, это была скорее истина чувств, нежели слова, что связывала нас в эту минуту и позволяла нам понимать друг друга. Это было нечто вечное, вырвавшее нас из потока времени и страданий, что-то, что невозможно описать.
Позже, когда моя знакомая умерла, я часто вспоминал это необычное событие, ту непостижимую силу, которая превращает страх смерти в радость, которую невозможно описать.
Глава 35
Сообщение от Анни Безант, президента Теософического общества. — Тенор, поющий на семи языках.
Однажды мне удалось записать приятный бас. Голос пел без аккомпанемента, это была свободная импровизация. Вокалист использовал английский и немецкий языки. Не разобравшись, что это была передача, я повернул настройку. И очень об этом сожалел, потому что передача предназначалась лично мне.
Она начиналась словами: «Дорогой Фридель…» и заканчивалась: «.с любовью к Моэлбо и Маги.»
Одно из самых интересных сообщений, которые я получил, было от Анни Безант. Я не знал ее лично, но Гуго был с ней знаком. Когда он был президентом Теософического общества Швеции, он посетил ее в Адьяре, по случаю собрания Международного Теософического общества, которое состоялось в 1925 году в штаб-квартире общества.
Анни Безант начала свое обращение по-немецки, потом переключилась на английский, добавила несколько итальянских и русских слов и закончила по-шведски.
Содержание сообщения, которое предназначалось одной женщине (знакомой мне), заключалось в следующем: Анни Безант занималась причинами депрессии одного молодого человека, который создавал множество проблем своей матери. Анни Безант предположила, что причины этого уходят корнями в его раннее детство. Так как мать целыми днями была на работе, ребенок находился в манеже для игр, где он был в безопасности на время ее отсутствия. Такое постоянное ограничение свободы вместе с радио, постоянно звучащим на заднем плане, создавали комплекс изоляции и страха, который тормозил свободное развитие в последующие годы, особенно в школе. Объяснения Анни Безант были очень важны для матери молодого человека, потому что теперь она смогла понять, что сдерживало его развитие. Опираясь на это, ей позже удалось направить своего сына в правильное русло, изменив обстановку и окружавшие его условия.
Объяснения Анни Безант, касающиеся детства мальчика, оказались абсолютно правильными. Из этого мы можем сделать вывод, что она могла, подобно ясновидящей реконструировать прошлое и сделать из него выводы. Свою семиминутную речь она начала словами: «Я Анни Безант, и я говорю.» и закончила по-шведски: «.это говорила Анни Безант».