Капитан Невойт считал, что летний лес везде красив. Сам он был родом из крестьянской семьи и с детских лет любил природу. После окончания школы он остался жить в родном селе, где до самой войны работал в колхозе бухгалтером. Позднее, когда началась война, хорошее знание явлений природы и острая наблюдательность помогли ему стать настоящим партизанским командиром. По кроне деревьев и по цвету коры он мог безошибочно определить направление сторон света, умел отыскать безопасное укрытие на местности, различал тончайшие шумы и мог объяснить их происхождение. Правда, здесь, в юго-западной части Польши, это давалось уже не так легко, как у него на родине, под Минском, где он воевал год назад. Леса здесь были меньшими по размеру, а селения встречались чаще. Нет, нельзя было и сравнивать местные леса с белорусскими. Услышав отдаленный шум, капитан очнулся от воспоминаний. Шум заметно приближался и стал похож на ожесточенное осиное жужжание. Невойт спрыгнул на землю и отвел своего гнедого подальше в лесок. Ганич, уехавший немного вперед, повернул коня и присоединился к нему.
Жужжание раздавалось с неба. Два разведывательных самолета медленно пролетели по бледно-голубому утреннему небу. Первый, «физелер-шторх», полетел дальше на восток, а второй повернул к дороге. Он летел так низко над землей, что партизанские командиры невооруженным глазом могли разглядеть экипаж. В самолете сидели двое мужчин, третье место было пустым.
— С точностью до минуты прилетели, — проговорил Ганич. — Если они сейчас заметят нас, клуб дыма или хоть малейшее движение, вслед за ними тут же появятся их бомбардировщики и забросают лес бомбами. Последнее время гитлеровцы сбрасывают бомбы без всякой причины. Просто куда попадут.
— Делают они это, наверное, для того, чтобы доложить своему начальству о том, как активно они борются против партизан. — Невойт прищурил глаза и посмотрел вслед удалявшемуся самолету.
— Они бесятся, что никак не могут нас обнаружить. Только на главной магистрали мы пустили под откос больше пятидесяти железнодорожных составов, и к тому же они каждый день обнаруживают новые разрывы коммуникаций снабжения. После нашей операции под Теклинувом их ярость беспредельна.
— Да, я слышал об этом. Люди в деревнях говорят, что вы уничтожили целый состав с жандармами и полицейскими.
— Ну, положим, их было не так уж и много. Они ехали только в двух последних вагонах. Мы их застали врасплох. Дело получилось шумное. Жандармы злятся оттого, что теряют авторитет. — Ганич раздвинул кусты и прислушался. — Думаю, что они улетели.
Теперь оба капитана ехали рядом. Ганич рассказал, что от одного разведчика узнал о том, что 18 июня весь штаб жандармерии, все гестаповцы и полицаи в округе должны были съехаться в Ченстохову. Он решил не упускать такой возможности рассчитаться с виновниками массовых арестов, высылки и убийств сотен польских жителей. Вечером 17 июня его заместитель Павел с отрядом, состоявшим из 80 бойцов, отправился в лес под Крушиной. Там они заночевали, чтобы вовремя оказаться на станции Теклинув.
— Но там нашим кое-что помешало, — рассказывал он дальше. — Неожиданно они услышали выстрелы, а затем увидели охотничью повозку с тремя гитлеровскими офицерами. Это были гости князя Любомирского, чей замок находится неподалеку. Само собой разумеется, что Павел забрал их с собой.
Вспоминая об этом, Ганич улыбнулся. Анатолий Невойт, хорошо знавший своего товарища, понял, что сейчас он начнет рассказывать самое интересное.
— Они, конечно, не очень-то охотно на это согласились, — все еще ухмыляясь, заметил Ганич. — Наши ребята забрали у них лошадей, а с офицеров стащили форму и отобрали у них подтяжки, после чего можно было быть спокойными, что они никуда не удерут. 18-го около восьми вечера пришел поезд. Операция была разыграна как по нотам. Когда все закончилось, наши раздели прибывших друзей Любомирского до нижнего белья и скомандовали им: «Бегом — марш!»
Неожиданно лес расступился, образовав широкую зеленую поляну, над которой таяли последние завитки резкого тумана. Поляна оказалась довольно большой. Края ее поросли смешанным лесом, а сама она была гладкой, как стол, лишь посередине росла одинокая ольха. Едва видимый среди высокой травы, пробивался небольшой ручеек. Капитан Ганич остановился и, обернувшись, спросил: