Куприянов, замполит подразделения, терпеливо выслушал Невойта, а затем сказал:
— Если ты спрашиваешь меня как политработника, то я вот что скажу: человек и на войне остается человеком, ему нужны и друзья, и поддержка. Ощущая поддержку, легче бороться. — Кончики его усов приподнялись, он улыбался: — Ну, устраивай свой партизанский обед. Пригласи товарищей, сейчас нам можно не скупиться.
Посреди леса, под высокими соснами и вязами, соорудили стол. Ганич, ревностно придерживавшийся закона польского гостеприимства, позаботился о том, чтобы местные крестьяне принесли два ведерка свежих огурцов. Их как деликатес подавали к колбасе.
Тридцать участников этой партизанской трапезы представляли собой довольно пеструю картину. Вместе с Шурой на встречу пришла радистка Наташа. Она была родом из Москвы, из-за войны девушке пришлось оставить учебу в институте. Уже три года она работала с партизанами и довольно долго была в отряде Невойта. Однако суровая походная жизнь, казалось, никак не отразилась на ней. Рядом с крепкой Шурой она казалась нежной и даже хрупкой. Девушки надели юбки, светлые блузки, шелковые чулки и выглядели особенно празднично. Ганич и другие офицеры польского батальона были в форме Армии Людовой и при орденах.
В своем приветственном слове к гостям Невойт отметил важность совместной борьбы против фашизма. Он не собирался произносить праздничных речей: в этой обстановке они звучали бы неестественно. Поэтому он был по-солдатски краток.
— Всегда и везде, пока это будет в наших силах, мы поддержим вас, наши немецкие друзья! — Он остановился, взглянул на лица, отмеченные печатью войны и лишений. Десятки глаз смотрели на него с ожиданием. До его сознания ясней, чем когда-либо, дошло, что их связывает. — Братья! — закончил он, повысив голос. — Так же, как мы сегодня, когда-нибудь станут друзьями не только все коммунисты, но и все люди наших стран. Этот день обязательно настанет!
За ним поднялся командир польского батальона. Его мощный бас гремел, когда он говорил о бесчинствах фашистов в Польше. Он снял темные очки. Его больные глаза еще сильнее блестели после почти бессонной ночи, словно он плакал. Как всегда доходчиво и горячо, Ганич заговорил о фольксдойче, дезертировавших из вермахта и боровшихся теперь на стороне Армии Людовой.
Речь его лилась плавно. Андре глядел на этого огромного усталого человека, и горечь сжимала ему горло. Хотя он и вырос среди коммунистов и ненавидел фашистов ничуть не меньше, чем все здесь собравшиеся, ему все же было тяжело слышать о преступлениях агрессоров, бывших его соотечественниками. Но в то же время он ощущая атмосферу дружбы, окружавшую его и его друзей.
Ганич поднял сжатый кулак и закончил свое выступление лозунгом польского освободительного движения:
— За нашу и вашу свободу!
Лоб Андре под редкими волосами покрылся испариной. Дрожащим от волнения голосом он поблагодарил поляков за радушный прием и помощь, прибавившие антифашистам мужества и уверенности.
Он говорил по-немецки не потому, что недостаточно свободно владел русским. Нет, он сделал это сознательно. Макс тут же понял его замысел и стал переводить. Постепенно Андре справился с волнением и заговорил свободнее. Он сказал, что его группа ни в коем случае не хочет стать обузой для советских и польских товарищей. Если понадобится, они готовы в любую минуту помочь им с оружием в руках.
— Мы оправдаем ваше доверие, товарищи! Это мы вам обещаем!..
Невойт разлил из литровой бутылки спирт по стаканам и, подняв свой стакан, воскликнул:
— За победу! Смерть фашистам!
В эту минуту никто из них не думал о том, что они находятся на занятой врагами земле, всего в нескольких километрах от них гитлеровские патрульные машины и полицаи стягивают кольцо вокруг партизанского леса.
Стаканов было мало, и участникам встречи приходилось пить по очереди.
Для радисток кто-то принес красное вино. Наташа выпила всего полстакана, а Шура пить вино не стала: она ждала, пока до нее дойдет бутылка с прозрачной жидкостью. Мужчины, сидевшие рядом с ней, предвкушая удовольствие, ждали, что же будет дальше. У девочки, вероятно, сразу перехватит дыхание, а на глазах выступят слезы. Но Шура, даже не морщась, выпила содержимое стакана и, передав его соседу, сказала: