Недалеко, можно даже сказать в угрожающей близости отсюда, лежали Котфинские и Эвинские леса. Восточнее, в районе Житно, были сконцентрированы механизированные подразделения вермахта и моторизованной жандармерии. Введение их в действие могло последовать каждый час. Северо-западнее лесов располагались подразделения полицейского полка, который должен был двинуться на Котфин. Оставалось только дождаться, когда этот район будет полностью оцеплен, и тогда можно будет начинать операцию.
Мюллер сильно затянулся дымом сигары. Его слова охватила нерешительность. Если он и дальше будет спокойно наблюдать, как в лесах сбрасывают оружие и боеприпасы, то столкновения с партизанами скоро станут еще опаснее. В то же время ему не хотелось ссориться с СС из-за нескольких дней задержки. Он понимал, что ему и впредь необходимо находить с ними общий язык и общими силами стараться обеспечить спокойствие и порядок в тылу. Но, конечно, не таким образом, чтобы он, начальник главной комендатуры, зарывал свой талант в землю и оставался в тени.
«Надо было бы подготовить роту полицаев, — раздумывал он, — одеть их как дезертиров и подбросить в лес к партизанам. Сделать, так сказать, пробный мяч. Дальше можно было бы…»
Но додумать мысль до конца генералу не дали. В дверь постучали, и в комнату быстро вошел адъютант. Генерал недовольно посмотрел на него: меньше всего он хотел, чтобы ему сейчас мешали. Но адъютант попросил позволения доложить нечто важное, и просил так настоятельно, что Мюллер решил повременить с упреком. Он нехотя взял в руки тонкую папку и открыл ее. Там лежал один-единственный листок бумаги. Набранный крупными черными буквами заголовок сразу бросился в глаза: «Ты и освободительная борьба угнетенных народов».
Краска ударила Мюллеру в лицо. Он подошел к письменному столу, тяжело упал в кресло, бросил сигару в пепельницу. Адъютант молча ждал. Мюллер прочел:
«Камерад! Здесь ты находишься в чужой стране, среди народа, закабаленного Гитлером. В «крепости Европы» стало неуютно. Все кругом кипит недовольством. Ты знаешь, что насильно мобилизованные в вермахт иностранные солдаты не хотят сражаться и умирать за Гитлера. Каждый день ты слышишь об актах саботажа на военных заводах и на транспорте. Партизаны, борцы за свободу всех угнетенных народов, становятся день ото дня все сильнее и опаснее для своих врагов. Гитлер не смог и не сможет уничтожить их. В бессильной злобе он называет партизан бандитами и применяет против них бесчеловечные средства, но достигает этим только того, что на место одного погибшего бойца в строй становятся сотни новых.
Не допустим посягательств на жизнь других народов!
Не подчиняйся приказам, направленным на их подавление и эксплуатацию!
Только свержение Гитлера может принести народам мир и свободу!..»
Последние строки, которые призывали солдат вермахта к братскому единению с партизанами и совместному выступлению против Гитлера, Мюллер лишь бегло пробежал глазами. Внизу воззвания он увидел подпись: «Союз немецких офицеров. Вице-президент полковник Штайдле».
Начальник 603-й полевой комендатуры умел держать себя в руках. Он не грохнул кулаком по столу, он даже не стал кричать, лишь лицо его потемнело еще больше. Этого Штайдле он лично не знал, да полковник нисколько и не интересовал Мюллера. Что-то другое заставило его побагроветь. Первые фразы воззвания частично подтверждали его собственную оценку партизанского движения. Он чувствовал себя застигнутым врасплох, словно лично его обвиняли в преступном бездействии. К тому же до его сознания дошла опасность, исходившая от этой бумаги и угрожавшая порядку и дисциплине в войсках. Это помогло ему взять себя в руки.
Он повернул голову и, холодно взглянув на адъютанта, спросил:
— Где она найдена?
— В доме отдыха, господин генерал. У выхода, во дворе. Других листовок пока не обнаружено.
«Или о них пока еще не сообщили». Мюллер ни секунды не сомневался, что листок на его письменном столе — это только начало, что это могло привести к событиям, которые следовало задушить в самом зародыше, пока в гарнизоне не начались волнения. Ему в голову вдруг пришло, что сам он воспринимал известие о сброшенных немецких коммунистах за вздорные слухи. Коммунисты были здесь, листовка подтверждала это. Было ли их десять, пять или три человека — неважно. Одного и то было вполне достаточно.
Он приподнял папку, не прикасаясь к листовке.