Зато как тяжело было думать о том, что происходило в эту минуту в лесу, у источника, где находился отряд Анатолия, где остались Андре, Вилли, Фриц и Макс. Может быть, его товарищам уже пришлось принять бой? Еще в Москве они получили приказ избегать вооруженных столкновений. Легко сказать — «избегать»! Если бы фашисты тоже придерживались этого приказа, а не нападали, сами…
Эрнст с нетерпением поглядывал на небо, становившееся все выше и светлее. Сейчас ему больше всего хотелось быть вместе со своими товарищами.
ФРАНЕК СТРЕМИТСЯ К ЯСНОСТИ
— Почему же ты не сказал, что повредил себе ногу?
Франек смотрел, как Эрнст разбинтовывает ногу, и при этом он переступал с ноги на ногу, по-извозчичьи хлопая в ладоши, чтобы прогнать из тела утреннюю прохладу.
— Знобит?
— Нет, температура вроде бы спала.
Эрнст довольно улыбнулся. Покраснение на пятке еще не прошло, но щиколотка больше не болела. И все же Коля считал, что идти Эрнст еще не может.
С наступлением дня несколько партизан вышли на разведку в разных направлениях севернее Варты. Эрнст и Франек получили задание наблюдать за участком на противоположном берегу реки и охранять вещи.
— Ну ладно, шутки в сторону, — заметил Франек, — с больной ногой в разведку не ходят.
Конечно, он был прав, но этот нравоучительный тон никак не вязался с его юным лицом, сохранившим почти девически нежные черты.
— Я и вправду думал, что все уже прошло, — сказал Эрнст и, чтобы переменить тему разговора, добавил: — Ты очень хорошо говоришь по-немецки.
— Адам тоже. Поэтому нас и посылают так часто в разведку. — Франек уселся, подтянул поближе свой рюкзак, но не развязал его. Грациозным движением он откинул назад голову. — Мы евреи. И Адам и я. И мы говорим на языке немцев, чтобы их уничтожать. Понимаешь? Этих преступников нужно уничтожать.
Эрнст промолчал. Опершись на руки, он смотрел на крутой берег. От воды поднимался белый туман. За косогором реки уже не было видно, но она наполняла воздух своим холодным дыханием. Франек развернул чистую тряпочку и достал оттуда кусок деревенского хлеба. Он разрезал его складным ножом на две равные части и предложил Эрнсту:
— Бери. Очень свежий. Мне его вчера дал один крестьянин.
— Вот ты перевязываешь меня, делишься хлебом. А ведь я тоже немец.
— Ты — совсем другое дело.
— Почему? Потому что ваш командир принял нас в свою группу и ты должен соблюдать дисциплину?
— Нет. Ведь ты прилетел из Москвы. Для меня ты русский, только говоришь по-немецки. Так же, как я, поляк, а говорю на языке фашистов. Если бы ты был настоящим немцем… — Он вдруг отвернулся, не договорив.
Эрнст пошарил в карманах фашистской формы, которая была ему непривычна и отвратительна, в поисках сигарет. На сердце у него было тяжело. Уже второй раз за столь короткое время на польской земле ему пришлось столкнуться с неприкрытой ненавистью к немцам. Правда, она относилась не к нему лично, а ко всем немцам, но ведь он тоже был немцем. Человек трезвый, мыслящий диалектически, он и не предполагал, что встретит нечто иное, а теперь он явственно ощутил эту великую ненависть, порожденную фашизмом, — ненависть, распространявшуюся не только на преступников, заслуживших ее, но и на людей, пошедших за ними или оказавших пассивное сопротивление, и даже в какой-то мере на таких, как он сам. Как трудно будет преодолеть эту ненависть!
— Ты что молчишь? Может, я сказал что-нибудь не так?
Эрнст не ответил на его вопрос, а спросил:
— Что ты делал до войны?
— А что мне было делать? Работал конечно. Был учеником в большой пошивочной мастерской. Вообще-то я очень хотел учиться. Но моя семья… мы были так бедны…
— Значит, у нас одинаковая судьба. — Эрнст наконец нашел сигареты и предложил одну Франеку, но тот отрицательно покачал головой. — Мои родители тоже были людьми бедными. Я сам нашел себе место ученика у слесаря по обслуживанию станков. Слесарь заставлял меня надрываться по двенадцать часов в сутки, а то и больше. Тогда я невольно задумался о том, почему немногим принадлежит все, а миллионы людей работают на эту кучку и должны мириться с этим. Я начал искать справедливости и людей, мыслящих так же, как я. Тогда-то я понял, что только коммунисты ведут последовательную борьбу против угнетения и эксплуатации. Я был еще слишком молод, чтобы стать членом партии, и вступил в Союз коммунистической молодежи.