Этот упрек Невойт понял и без переводчика, но он отнюдь не почувствовал себя обиженным.
«Не все можно решить одним ударом, — подумал он, — тут миф о гордиевом узле никак не подходит. И когда я только отучусь считаться лишь с самим собой? Во всем виновата, наверное, долгая партизанская жизнь, слишком часто рядом со мной не было замполита, слишком часто мне не с кем было посоветоваться, все приходилось решать самому. Хорошо еще, что Куприянов не слышал нашего разговора. Уж он наверняка бы накинулся на меня и сказал: «Кто взваливает на свои плечи всю ответственность, может в один прекрасный миг задохнуться под ее тяжестью». Да, мне будет сильно не хватать Куприянова».
— А я смотрю, вы неплохо спелись, — заметил он, обернувшись к Максу, который до сих пор не принимал участия в разговоре. В темноте лицо Макса было почти неразличимо, но Невойту показалось, что он улыбается. Макс растянулся на траве, подперев голову левой рукой. В ответ на замечание Невойта он сел.
— Я тоже считаю, что нам надо приниматься за дело. Знаешь, зачем нас вызывал к себе товарищ Димитров? Я думаю, что он хотел внушить нам с тобой мысль о том, что появление немецких коммунистов в глубоком вражеском тылу уже само по себе должно воодушевить всех сторонников движения Сопротивления.
ЦЕНТР ВЫХОДИТ НА СВЯЗЬ
Разведчики так и не вернулись. Часа в два Невойт сказал, что сейчас самое время незаметно покинуть хозяйство лесничего: место было слишком открытое. Двум бойцам было приказано оставить условные знаки для разведгруппы.
Отряд двинулся в сторону поляны, на которой находилась временная база другого партизанского отряда. Дорога шла густым буковым лесом. Было темно, словно кто-то нарочно набросил на бойцов темное покрывало. Вилли предложил прикрепить на спину каждому что-нибудь белое — лоскуток или листочек бумаги, чтобы в пути не потерять друг друга. Они с трудом, почти на ощупь пробирались между толстыми стволами деревьев. Когда они вошли в невысокий ельник, на землю упали первые дождевые капли, а затем дождь полил как из ведра. К его глухому шороху примешивалось журчание ручья, вблизи которого партизаны скоротали остаток неуютной ночи.
Ненадолго забывшись, Макс проснулся от холода. Он не сразу сообразил, где находится. День еще не наступил, с молодых елок ему на лицо падали крупные капли. Обмундирование прилипло к телу, будто он обзавелся еще одной кожей. В первый раз за все это время ему страстно захотелось принять горячий душ или, на худой конец, надеть сухое чистое белье и хоть немного попользоваться благами цивилизации.
Нечто похожее находило на него порой и раньше, во время учебы на курсах например, но тогда все было по-другому, так как он находился лишь на коротких учениях. Здесь же никто не знал, когда кончатся все эти походные трудности. Самому себе он мог признаться: партизанская жизнь представлялась ему совсем другой. Эти бесконечные переходы в дождь и зной, без возможности проявить свои знания… Нет, такая жизнь ему не нравилась. Он ощупал место рядом с собой, где лежал Фриц, но там никого не оказалось. Доносились чьи-то тихие голоса. Он вскочил как сумасшедший и в бешенстве ткнул ногой корень, на котором отлежал себе бок.
В нескольких метрах от него, на берегу ручья, сидели Андре и Вилли. По очереди держа зеркало, они соскабливали с лица многодневную щетину. Неподалеку от них Фриц выжимал свою гимнастерку. Рядом на разостланной плащ-палатке сидела Наташа и резала хлеб. Невойт, выбритый до синевы, и несколько партизан стояли рядом в ожидании завтрака.
— Ну что, выспался? — спросил капитан. — Никак не могли тебя добудиться. Твои друзья уже собирались окунуть тебя в ручей.
— Спасибо. Я и так промок до нитки.
Макс быстро проделал несколько гимнастических упражнений и поспешил приняться за утреннее умывание. Свою порцию хлеба он сунул в карман, так как есть ему сейчас еще не хотелось.
Партизаны перебрались с поляны в чащу ельника, решив отсидеться там до вечера. Пока товарищи прикрывались от дождя плащ-палатками, Максу и польскому солдату Яну было приказано заступить на пост. Невойт заметил, что молодой немец не в духе, и решил занять его делом.