— Смотреть в оба! И не дремать! — сказал он. — Разрешаю разговаривать, но очень тихо.
Ян был жизнерадостным парнем, светловолосым, розовощеким и коренастым крепышом. Он обрадовался, что будет на посту не один. На севере ельник перешел в заросли кустарника. Дальше лежали пастбища. Справа, метрах в пятистах, начинался редкий сосновый лес, по опушке которого тянулась проселочная дорога, уходившая дальше на шоссе. Так утверждал Ян, сама же дорога отсюда была не видна. Они заползли в заросли и накрылись брезентом.
Некоторое время все молчали. Макс никак не мог отогреться. «Сидеть здесь — удовольствие ниже среднего, — думал он, — все равно здесь, кроме зайцев и диких кроликов, никого нет. Отсюда местность хорошо просматривается в трех направлениях, хотя в сплошной сетке дождя, окутавшей землю, не видно ничего, достойного внимания».
Затем он вспомнил о несъеденном завтраке. Заметив, как Ян бросил взгляд на его хлеб, а потом быстро отвернулся, Макс поделился хлебом с ним, хотя и знал, что Ян получил точно такую же порцию.
— Просто беда, мне все время хочется есть, — с набитым ртом, как бы извиняясь, пробормотал Ян. С хлебом он разделался мгновенно. — Иногда мне кажется, что это болезнь.
— Да брось ты, такое со всеми бывает, — равнодушно возразил Макс.
— Это ты меня успокаиваешь. Дома у нас было небольшое хозяйство. Но тогда я не замечал, какой я обжора. Там ведь всегда находилось что пожевать, на худой конец хоть картошка. А здесь мне просто неловко. Товарищи меня даже дразнить начали.
— Твои родители живы?
— Надеюсь. Но матери наверняка приходится туго. Это меня больше всего и угнетает. А в остальном мне повезло, здесь я нашел свое место. Только вот как там мать живет совсем одна?..
— Тише! — Макс поднес к глазам бинокль. Ему показалось, что он слышит какой-то посторонний звук, не похожий на шорох падающих капель. Но кругом все было по-прежнему тихо. Звук не повторился. Возможно, ему просто это почудилось?
— Знаешь, — продолжал Ян, — с нашей семьей все не так-то просто. До войны мы считались поляками. Потом пришли фашисты и мои родители стали к ним подлаживаться, не хотели лишиться хозяйства. Им это удалось, и нас превратили в переселенцев. Это потому, что мы и вправду выглядели как истинные арийцы. Моего старика это вполне устраивало, он даже на собрания к ним бегал. Но мне-то каково было ходить в немецкую школу! Правда, я старался как можно реже туда ходить. Что хорошего, если тебя фашистским прихлебателем дразнят. Мне оставалось учиться всего полгода. Ну-ка взгляни, видишь там кусты ежевики? Как придет смена, наедимся всласть.
— Ну а дальше? — Эта история заинтересовала Макса.
— В конце зимы старик все сполна получил от Гитлера. Видел бы ты его физиономию! — Ян смахнул с кончика носа каплю дождя и ухмыльнулся. — В один прекрасный день получает он повестку: явиться в казарму в Оппельн, а оттуда, судя по всему, на Восточный фронт. Ох и кутерьма же началась! Тут мы снова вдруг стали поляками. Отец смылся, пошел воевать в крестьянский батальон, или, как их здесь называют, Батальоны Хлопские. Я его и спрашиваю: почему именно в крестьянский? А он мне знаешь что ответил? Он, оказывается, давно уже поставляет продукты одному их отряду. Ну, тут у меня терпенье лопнуло, я ему и говорю: раз так, тогда я пойду в Армию Людову, я, мол, уже давным-давно работаю у них связным. Мне так и так надо было смываться, ведь после отца следующим кандидатом в гитлеровский вермахт был я. Ну как, не потешная ли история, а?
— Вообще-то не очень. Как ты думаешь, твой отец честно воюет?
— Еще бы! Тут все в порядке. Свободная Польша для него — это наша усадьба, наша деревня, какой она была раньше. Об остальном-то он думать не способен, только это его и интересует. А теперь Батальоны Хлопские в нас стреляют. Просто сгораю от любопытства, скоро ли увижу своего папашу. Жалко, что я еще не сержант. Уж я бы ему показал!
— Ну и мысли у тебя!
Макс снова взглянул в бинокль. Непонятный глухой звук, подобный тому, что почудился ему раньше, раздался опять. Ян, натянувший брезент до козырька фуражки, вдруг стремительно откинул его и проворно пополз по высокой траве в сторону дороги. На несколько минут он замер, приложив ухо к земле, потом быстро отполз назад.
— Справа кто-то идет, — сказал он. — Наверное, целая колонна. Земля так и гудит.
Оба настороженно прислушались. Резкий звук разорвал утреннюю тишину. Грубые голоса нехотя загорланили какой-то марш. Голосов было много, Макс мог разобрать даже слова песни. Он толкнул Яна: