Затем разговор зашел об их вынужденной задержке у железнодорожной насыпи.
— Действовали вы там безукоризненно, — похвалил Невойт Эрнста и Вилли. — Я в это время лежал вместе с партизанами на лугу, боясь пошевелиться, а в голове у меня билась одна-единственная мысль: что же там у вас происходит?
— Открывать стрельбу мы не хотели, но, если быть откровенным, руки у меня чесались, — признался Вилли.
— У меня тоже, — усмехнулся Невойт. — Слишком заманчивым выглядело желание перебить охрану и пустить фашистский эшелон под откос, особенно если предположить, что в нем находились оружие и боеприпасы. Ваше хладнокровие и рассудительность мне понравились…
Наступила небольшая пауза. Отсутствие Яна Вилька заставило капитана о многом передумать, однако у него сейчас язык не поворачивался указать товарищам на их ошибки. Было жаль, что здесь нет Куприянова, который так хорошо умел разговаривать с людьми.
Выручил Невойта Фриц, первым заговоривший об ошибках.
— Мы не всегда ведем себя безупречно, — начал он. — Ну, возьмем, например, вчерашний случай в Клобуцке, когда я из-за какого-то паршивого яблока поднял шум. Представляю, что ты в тот момент обо мне подумал.
— Подумал, что если бы мы в тот момент проходили через какое-нибудь село, то ты бы и шепотом ни одною слова не произнес. Вот что я тогда подумал. Лес, товарищи, очень опасный соблазнитель. Его тишина настраивает нас на то, что мы начинаем верить, что находимся в полной безопасности, и, поддавшись этому ощущению, порой даем выход своим эмоциям, подчас не только хорошим, но и плохим, ну, допустим, гневу и возмущению… — Невойт устроился поудобнее, положил руки на колени и, ни на кого не глядя, начал излагать мысли, которые он до сих пор еще никому не высказывал. — Чем дольше я нахожусь в партизанах, тем чаще мне в голову приходит вопрос: что, собственно, может толкнуть нас к смерти? Ненужный шум, поздно замеченная опасность, чувство страха, сильная усталость, сиюминутное настроение или еще какие-то мелочи? Реже мы находим смерть в открытом бою. Однако после того как она нас настигнет, никто уже не спросит, почему именно он умер. Говорят, что пал смертью храбрых ради нашей победы, вечная ему слава. Но мне хочется закончить свое философствование тем, что нам с вами приказано не умирать, а бороться против врагов и победить. — Проведя рукой по лицу, он обратился к Фрицу со словами: — Вот почему я вчера разозлился, когда ты вдруг разошелся. Но я знаю, что ты сам теперь жалеешь об этом.
— Действительность, как правило, бывает всегда суровее, чем ожидаешь, — сказал Макс и, вытащив из кармана пачку сигарет, пустил ее по кругу. — Для меня самое тяжелое — это ждать. Первые дни у вас я прямо-таки заболел от нетерпения. Мне жаль каждую минуту моей жизни, которая проходит без дела.
— Ты бы уже должен был привыкнуть к этому, — спокойно заметил Невойт. — Мне тоже было нелегко, когда я ожидал своего первого задания. Однако время, или, вернее говоря, отдельные часы своей жизни, нельзя оценивать только по тому, добился ты успеха или нет. Успех порой может прийти значительно позже. Нам же с вами нужно думать о том, как лучше выполнить задание, И стоит ли здесь говорить о каком-то часе ожидания?
Макс ничего не ответил капитану на это, лишь испытующе посмотрел на него.
«Что мне сказать ему? — подумал капитан. — В конце концов, я не мудрый старец, который все знает и может наставлять всех, тем более что все мы люди одного поколения. Вся разница между нами заключается только в том, что я ровно на тысячу дней больше его нахожусь на фронте».
— Я не собираюсь пугать тебя, — сказал он ему. — Пройдет время, и ты привыкнешь к нашей повседневной партизанской жизни, и не только привыкнешь, но и не будешь допускать ошибок ни от нетерпения, ни от излишнего усердия.
Лицо Макса залила краска.
— Ты намекаешь на то, что я не разбудил Челябинска?
— Да.
— Как такое со мной случилось, я и сам не пойму. У доктора я уже попросил извинения, он меня не только простил, но еще и посмеялся надо мной.
— Очень жаль, — коротко и строго заметил Невойт. Последние дни он внимательно наблюдал за Максом и доктором и, хотя ценил их дружбу, отнюдь не одобрял легкомыслия обоих. — Доктор посмеялся над тобой, и ты успокоился, так, да? — не отступался Невойт от Макса. — Если бы его во сне захватили гитлеровцы, тогда бы он не смеялся. А ты теперь отмалчиваешься. Удивляюсь, как это Андре разрешает тебе такое.
— Я с ним уже разговаривал и пообещал, что подобное со мной больше не повторится.