Таким образом, Екатерина справедливо считает Радищева «подвизателем французской революции в России». Чем дальше мы читаем эти желчные пометки царицы, тем ярче выступает значение книги Радищева
Страницы 160–167 «служат к разрушению союза между родителей и чад и совсем противны закону божию, десяти заповедям, святому писанию, православию и гражданскому закону. И по всей книге видно, что христианское учение сочинителем мало почитаемо».
По всей книге разбросаны «вылазки против судей и придворных чинов, против дворянства и священников», «сочинитель не любит слов — покой и тишина… не любит царей и где может убавить к ним любовь и почтение, тут жадно прицепляется с редкой смелостью, Хвалит Кромвеля и Мирабо, который не единые, а многих виселец достойный… царям грозится плахою… клонит к возмущению «крестьян противу помещиков, войск противу начальства» и, что особенно опасно, «надежду полагает на бунт от мужиков». Словом — «он бунтовщик — хуже Пугачева».
Эти замечания задолго до суда решили участь «Путешествия» и его автора. После всего сказанного Екатериной оставалось немного: подвести преступление Радищева под формальные пункты существующего законодательства.
Но, как сообщает Якушкин, следственным органам нелегко было подобрать формальные пункты в законодательстве, согласно которым можно было бы осудить Радищева к смертной казни или к десятилетнему заключению в Сибирь за издание книги, где он высказывает свои политические взгляды. Но здесь крючкотворцы из сената и уголовной палаты вышли из положения. Злодеяние» Радищева было подведено под «воровские пункты». Так пункт 13 гл. 42, приведенный уголовной палатой против Радищева, буквально гласит следующее: «А которые воры чинят в людях смуту и затевают на многих людей воровским своим измышлением затейные дела и таких воров за такое их воровство казнити смертию». Или вот, например, из военного артикула[14]: «Когда крепости или шанцы[15] «штурмованы будут, а начальники с солдатами уступят прежде, пока они крайнею силою учинили и прибочное свое оружие употребляли и с неприятелем какую стычку имели и от оного отогнаны».
Из оценки Екатерины мы видели, что Радищев теоретически основательно разрушал крепость самодержавия, не оставляя камня на камне от сущеетвующего строя. Но отсюда до действительного разрушения этого строя было еще очень далеко. Сотни и тысячи лучших борцов за освобождение трудящихся, закованные в кандалы отмерили великий сибирский путь от Петербурга до Туруханска, прежде чем крепость самодержавия была окончательно разрушена. Радищев первый проделал путь от Петербурга до Илимского острога. Вот почему в галлерее мучеников за дело освобождения трудящихся ему должно принадлежать почетное место.
После ареста Радищева полиция произвела дознание «об авторах книги». Потом дело о нем перешло на следствие к экзекутору [16] Шешкавскому, этому, по выражению сына Радищева Павла, — «Малюте Скуратову». От него дело было направлено в палату уголовных дел… Из палаты оно перешло в сенат и наконец в совет.
Процесс закончился указом сенату от 4 сентября 1790 года, по которому Радищев как государственный преступник, «нарушивший присягу» изданием книги, «наполненной самым вредным умствованием, «разрушающей покой общественный, стремящейся произвести в народе негодование против начальников и начальства», книги, «начиненной неистовыми изражениями противу сана и власти царской», на основании государственных узаконений присуждается к смертной казни, через отсечение главы. Но «соединяя милосердие с правосудием, — писала Екатерина, — освобождаем его от лишения живота и отобрав от него чины, знаки ордена и дворянское достоинство, сослать его в Сибирь в Илимский острог на десятилетнее безисходное пребывание».
«Сентября 9-го дня 1790 года Губернское правление для дальнейшего в Сибирь в Илимский острог препровождения», постановляет — «отправить его в Новгородческое управление за крепчайшею стражею окованного через посредство управы благочиния. Об исполнении сообщить».
Оторванный от друзей, семьи и знакомых, человек «с изящным умом» и «чувствительным сердцем», по воле палачей самодержавия должен был проводить лучшие гады своей жизни в далекой снежной Сибири.
Сейчас мы вынуждены оставить Радищева в Илимском остроге с тем, чтобы разобрать следующие вопросы:
1. Отношение к «Путешествию» разных социальных групп.
2. Поведение Радищева во время судебного следствия.
Какое же впечатление произвела книга Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву» по выходе в свет?
Княгиня Дашкова назвала ее «набатом, призывающим к революционному взрыву».
Это была безусловно верная оценка.
Увещевательная записка
В этой книге Радищев выступает как последовательный идеолог революционной буржуазии. Вся сила ее направлена на борьбу с самодержавно-крепостническим строем, за утверждение господства буржуазии. В ней Радищев выступает против феодальной семьи и собственности в защиту буржуазной собственности. Русская буржуазия должна была таким образом взяться за практическое претворение в жизнь политических идеалов Радищева и, выражаясь словами Маркса, перейти «от оружия критики к критике оружием».
Можно ли русскую буржуазию того времени назвать революционной силой, хоть в какой-нибудь степени? Конечно, нет. Политически отсталая и культурно-невежественная, она совершенно не была способна не только на революционное выступление, но даже на заметную оппозиционность. Привязанная бесчисленными политическими и экономическими нитями к «самодержавно-крепостническому строю», русская буржуазия выполняла реакционную политическую роль. На судебном следствии по делу Радищева купец Зотов сказал, что «книгу «Путешествия» он читал по глупости». К сожалению, в этом было много горькой правды.
В своих наказах и челобитных, с которыми купцы предстали в знаменитой комиссии сочинения нового уложения (1767) они не только не выступают против крепостного права, а наоборот, хотели добиться распространения его и на купцов, прося комиссию разрешить купцам не только «носить шпагу», но иметь право покупать крепостных для своих фабрик, заводов «по числу печей и станов», для личного пользования и для отдачи в рекруты.
Во всех своих наказах и речах купечество выражает свою искреннюю преданность самодержавию и все надежды возлагает на силу абсолютной монархии.
Насколько была слаба оппозиционность купечества, как незначительны были их политические требования, в какой рабской форме преданности они преподносились, видно ив 6-го пункта наказа Тульского купечества, в нем оно просило «купцам за бой и бесчестье оклад против прежнего в Уложении повеленья повелеть умножить: за бесчестье первой гильдии по сту рублев, второй по пятьдесят, третьей по тридцать». Купеческая честь по определению самих купцов котировалась чрезвычайно низко. По этой справке какой-нибудь пьяный Ноздрев, отставной гвардии капитан за 180 руб. ассигнациями мог «избить и обесчестить» сразу представителей всех трех гильдий.
Совсем другим языком разговаривали идеологи третьего сословия» во Франции предреволюционного периода с представителями старого порядка (Вольтер, Дидро). «Связь торгового капитала с абсолютной монархией — говорит М. И. Покровский — явление характерное для средневековья. У нас союз самодержавия с капиталом заходит далеко в XIX век». В России эта связь по наследству перешла от торговой буржуазии к промышленному капиталу, который, по выражению Ленина, «особенно склонен жертвовать своим демократизмом и вступать в союз с реакционерами». Во Франции торговая буржуазия ко 2-й половине XVIII века окончательно отпочковалась от абсолютной монархии и перестала снабжать деньгами расточительный двор Людовика Капета и «мадам Дефицит». А в 1789 году она гильотинировала старый порядок вместе с Людовиком XVI и Марией Антуанетой.
Разжиревшая на торговле хлебом и другими: продуктами крепостного труда русская торговая буржуазия была заинтересована: в сохранении крепостного права. Через монополии «кабацких» и соляных откупов тысячами экономических нитей она была связана с самодержавием и крепостным правом. Поэтому революционному союзу с крестьянством она предпочла союз с самодержавно-крепостнической властью для совместного порабощения и грабежа крестьянства.