В СИБИРИ
«Земля наша велика и обильная, а порядка в ней
нет».
«Безотраднейшая картина: горсть людей, оторванных от света и лишенных всякой тени надежд на лучшее будущее, тонет в холодной черной грязи грунтовой дороги. Кругом все до ужаса безобразно: бесконечная грязь, серое небо, обезлиственные, мокрые ракиты и в растопыренных сучьях нахохлившаяся ворона. Ветер то стонет, то злится, то воет и ревет».
Восемнадцатого сентября 1790 года «Русского Мирабо»[19] закованного в кандалы и одетого в «гнусный нагольный тулуп, взятый у тюремного сторожа», отправили в Сибирь. Позади оставались родные, друзья и четверо детей — все любимое и дорогое; впереди — длинный и мучительный путь на перекладных, в соседстве с фельдъегерем; лишение, нужда и неизвестная будущность. За литературное путешествие «из Петербурга в Москву», Радищев проделал действительное и вынужденное путешествие от Петербурга до Илимского острога.
Но остался в Петербурге преданный друг, либеральный соучастник и вдохновитель Радищева, Александр Романович Воронцов; образованный, хитрый и влиятельный граф чувствовал свою вину в несчастьи Радищева: у него много было на уме того, что у Радищева оказалось на языке.
Помощь Воронцова Радищеву была значительна. Везде и всюду, где представлялась возможность, он старался облегчить тяжелую судьбу бывшего «прямодушного чиновника». Перед отправкой его в Илимский острог он писал ко всем губернаторам тех мест, где должен был проезжать сосланный Радищев, «чтобы с ним обходились со всевозможным снисхождением»; передал 200 руб. ассигнациями Тверскому генерал-губернатору Осипову и просил его «снабдить Радищева пристойным и покрытым тулупом, шубою, сапогами, чулками и прочим бельем и платьем пристойным».
Благодеяния и самое живейшее участие Воронцова следовало за Радищевым до самого острога и не прекращалось до его возвращения из Сибири. «Когда все, казалося, меня оставляло, — писал он ему, я ощущал, что благодетельная твоя рука носилась надо мною». По ходатайству Воронцова в Нижнем-Новгороде с Радищева сняли кандалы, уменьшили стражу и во всех городах по пути в острог он встречал ра душный прием от местного начальства, деньги, посылки и книги, присланные Воронцовым. «Я пользуюсь здесь благодаря рекомендациям Вашего Превосходительства очень хорошим приемом у губернатора» писал он из Тобольска. Воронцов назначил ему ежегодную пенсию в 800 руб., взял под свое покровительство оставшихся детей, высылал ему в острог книги, журналы, газеты, медикаменты и огородные семена.
Все письма Радищева к Воронцову начинаются и кончаются искренними и изысканными выражениями благодарности за оказываемую помощь. «Всякое мое письмо, всякая оного строка не долженствовали бы ничем иным быть наполнены, как изъявлением благодарности за милости Ваши ко мне и к оставшим по мне детям».
«Какими благодарностями я Вам обязан… Вы меня питаете, Вы меня одеваете, Вы меня развлекаете своими книгами, Вы отнимаете от моего состояния все, что оно может таить в себе ужасного. Вы выслушиваете с добротою все мои жалобы, Вы жалеете и утешаете меня… если мое несчастье было такого рода что может ожесточить чувствительную душу, то благодаря Вашей доброте, Вы, меня, человека отчужденного от себя, своих детей и близких, вернули к прежнему состоянию». «Если, — говорит он в другом письме, — наши моральные чувства могли бы запечатлеваться физическими и хорошо уяснимыми уму чертежами, то по моей смерти, вскрывая мой труп, нашли бы Ваш образ запечатленным в моем сердце».
Это участие и материальная помощь возвращали духовные силы Радищеву. Спокойный за свою семью, обласканный, как дорогой гость, губернаторами, он забывал на время кровавые кошмары судебного следствия; приходил в жизненное равновесие и то чтением, то примечаниями и наблюдениями коротал однообразный путь и «разгонял черноту мыслей».
«Душа моя болит и сердце страждет — писал он Воронцову из Перми, — и если бы не блистал луч надежды, хотя в отдаленности, если бы я не находил толикое соболезнование и человеколюбие от начальства в проезд мой через разные губернии, то признаюсь, что лишился бы может быть и совсем рассудка». «Но благодаря вашей помощи, разум мой может иногда заниматься упражнением… Когда я стою на ночлеге, то могу читать, когда еду, стараюсь замечать положение долин, буераков, гор, рек; учусь в самом деле тому, что иногда читал о истории земли: песок, глина, камень все привлекает мое внимание… Переехав Оку, я с восхищением вскарабкался на крутую гору и увидел в расселинах оной следы морских раковин».
И хотя Радищев, как увидим ниже, не остался в долгу у сиятельнейшего графа, тем не менее нельзя не признать благотворного влияния этой помощи в тяжелое для Радищева время.
Маршрут ссыльного Радищева лежал через Нижний-Новгород на Тобольск, Томск, Иркутск. Отсюда он должен был свернуть с большой сибирской дороги и проехать вдоль берегов реки Лены 500 верст на север до Илимского острога.
В Тобольск Радищев прибыл 15 декабря 1791 года и ласково был принят местным начальством. С прожил здесь 7 месяцев. Здесь, — сообщает сын Радищева Павел, — он пользовался величайшей свободой, как и все сосланные, он был всегда приглашен на обеды, праздники, бывал в театре; всех лучше принимал его генерал-губернатор Алябьев Александр Васильевич; Алябьеву был даже сделан выговор за то, что он ему позволил так долго прожить в городе.
В Тобольске Радищев осматривал типографию, кожевенные и кирпичные заводы; собирал сведения о судоходстве и торговле; общался с сосланными, среди которых был какой-то Пушкин[20],
Сюда к нему приехала его свояченица Елизавета Васильевна Рубановская, мужественно разделившая с Радищевым тяжелые годы ссылки в сибирской глуши. Не вступая в официальный брак, Радищев прожил с ней около 5 лет. С нею он прижил в Сибири трех детей.
«Елизавета Васильевна была нехороша, очень ряба. Но женщина умная. Радищев много был ей обязан во время ссылки. Она его ободрила, ибо привезла ему двух его младших детей, занималась аккуратно хозяйством, делая ему жизнь по возможности приятною. Радищев всегда говорил, что эта женщина с геройскою душою».
Эта была первая из русских женщин, мужественно проложившая путь в Сибирь для жен декабристов.
Г. И. Ржевская[21] в своих «Памятных записках» говорит, что «Искусное перо могло бы написать целую книгу о добродетелях, несчастиях и твердости духа г-жи Е. В. Рубановской, которая послужила бы к назиданию многих».
Приезд Елизаветы Васильевны и детей несказанно обрадовал Радищева. Долголетние годы ссылки скрашивались присутствием любимого друга в кругу семьи. «С прибытием сюда детей и моей сестры… мое сердце, истерзанное болью, расширяется и вновь открывается радости… Будучи уведен стечением даже для меня необъяснимыми обстоятельствами на край пропасти… в пучину тем более опасную, что она мне грозила погасанием всякого чувства, теперь я чувствую себя выплывшим из пропасти и способным еще приблизиться к общему идолу всех индивидуумов рода человеческого, к счастью… да, я буду жить еще, а не прозябать… Я рад и чувствую перемену во всем своем существе… Передо мной открывается новая жизнь, и кому я обязан за все это?».
Но вместе с радостью пришли и несчастья. «С тех пор, как я здесь, мой дом не переставал находиться без больных… в течение трёх недель меня мучает катаральная лихорадка и кровотечение носом… я пишу вам чихающий, кашляющий, харкающий… Мои дети также больны… Причиной этому ни что иное, как перемена климата, питания, питья, образа жизни и существования, если можно так выразиться».
Царские агенты донесли из Тобольска в Петербург о том, что государственный преступник Радищев задерживается в Тобольске больше, чем надо, что пользуется непозволительной в его положении благосклонностью генерал-губернатора. Алябьеву был сделан выговор, Воронцову дано предупреждение. Необходимо было поторапливаться с отъездом…
19
На манускрипте «Путешествия», который в знак дружеской благодарности Радищев преподнес Державину, последний написал такой стих:
20
Алябьев, как и Воронцов, был человек либерально настроенный. Он содействовал открытию в Тобольске купцом Корнильевым, в 1759 году, первой в Сибири типографии, в которой печатался ежемесячный журнал под названием «Иртыш, превращающийся в Ипокрену».
21
Ржевская, урожденная Алымова 1826 г., была ближайшей подругой Елизаветы Васильевны Рубановской по Смольному институту. Она писала ей в Сибирь письма, передавала подарки и воспитала детей, оставшихся после ее смерти.