Выбрать главу

В Перми Радищев некоторое время пробыл в доме Пряшникова, с которым он был знаком еще по петербургской службе в сенате. Позже он встретился с ним в Комиссии составления законов при Александре I.

Из Перми Радищев отправился водою, по реке Каме до Волги, а потом Волгой до Н.-Новгорода. От Нижнего до Москвы он ехал на почтовых. Пробыв недолго в Москве, он уехал в сельцо Немцово.

Переезд из Илимска в Немцово продолжался шесть месяцев. В июне 1797 года Радищев вместе с семьей увидел себя, наконец, на «месте своего рождения».

«Ваше превосходительство не может себе представить той почти детской радости, которую я почувствовал видя, что я, наконец, достиг цели: все время, пока я был в дороге, и пока видел своего фельдъегеря со мною, я мнил себя еще в Илимске» — писал он Воронцову по приезде в Немцово.

Немцово досталось Радищеву в наследство от расстроенного имения его отца и находилось в Калужской губернии в 115 верстах от Москвы.

Суровой нуждой, бедностью и заботами о куске хлеба встретила Радищева родина, куда он стремился с таким болезненным нетерпением. Долголетняя ссылка, смерть второй жены, притеснение заимодавцев и бытовая обстановка, лишенная всякого уюта и привлекательности — вот что нашел Радищев по возвращению на родину. «Немцово я нашел в великом расстройстве и можно сказать в разорении!.. Каменного дома развалились даже стены… я живу в лачуге, в которую сквозь соломенную крышу течет, а вчерась чуть; бог спас от пожара; над печью загорелось… Сад вызяб, подсадки не было, забора нет… Немцово заложено в банке и оброк весь идет туда… Мурзино все вырублено, Дуркино продано, Кривское также; а между тем долгу моего не оплачено ни мало. Абладовых долг на мне, банковый на мне, Тухачевских и Кашталинских тоже на мне… Я пишу вам в отчаянии, — продолжал он, — в Илимске я жил милостыней, а здесь чем буду жить не ведаю».

Положение Радищева по приезде в Немцово было настолько тяжелым я безвыходным, что он начинал жалеть об Илимском остроге. «Ах, любезный мой, — писал он Ушакову, — если можешь верить моему слову, то верь, что я несчастливей себя теперь чувствую, нежели, как то я был в Илимске».

Два старшие сына Радищева служили офицерами в кавалерийском полку, находящемся: в то время в Киеве. Узнав о возвращении из ссылки, они подали прошение об отставке; их просьба была удовлетворена, но они не имели денег на проезд. В одном из своих писем Радищев просил Воронцова выслать им 100 рублей, писал, что «находясь в деревне я не нахожу в своем распоряжении столь скромной суммы…», доставшаяся от отца деревня давала ежегодно дохода 800 рублей, сумма едва достаточная для покрытия процентов банка. Радищеву также не удалось получить деньги, отданные на хранение отцу его второй женой.

Положение с каждым годом все ухудшалось, долги стремительно увеличивались; и не было никакой надежды избавиться от докучливых заимодавцев. Продажей своего дома в Петербурге Радищев думал хоть немного поправить свое тяжелое материальное положение. Но провозвестник буржуазной идеологии был плохой практический делец и до самой смерти не мог выпутаться из долгов.

В удрученном состоянии духа он просил Воронцова «помочь ему еще один, последний раз… от продажи своего дома, за который я должен был получить 10 000 мне не досталось ни одной копейки. 2 000 рублей ушло на содержание продавцев и посредников. Из реальных 8 000 рублей я получил 5 000 векселями, погашаемыми в три года, остальные 3 000 недоброеовестный покупатель имел ловкость дать векселями на человека, имущество которого находится в опеке. Это повлекло за собой судебный процесс, издержки и пр. В отягощение всех моих несчастий меня заставляют платить за растрату одного продавца соли из Олонецка, в которой я нимало не повинен» 188.

Было отчего притти в удручение. Но Радищев старается с философским равнодушием относиться к повседневным нуждам и заботам, крепится и не падает духом. «Чтобы хоть немного отвлечься от своего тяжелого положения я, — говорит он, — призываю на помощь всю мою философию и риторику; я делаю рассуждения и силогмы всех родов… И увы! вопреки Панглосу, прихожу к выводу, что мы живем далеко не в лучшем из возможных миров… Ах, — продолжал он, — несмотря на всю ясность души, которую философия нам уделяет, несмотря на воспоминания о жизни, которой все превратности могут только быть следствием экзальтированной чувствительности, человек всегда платит дань слабости человеческой и совершенный стоицизм является химерой или по меньшей мере философскою гордостью. Иначе Эмпедокл не бросился бы в Этну, Диоген — оставил бы свою бочку, Марк Аврелий не поставил бы храма Антиною и Руссо не писал бы музыки».

При всем своем до безвыходности тяжелом материальном и моральном состоянии Радищев не теряет присутствия духа и для успокоения себя и Воронцова пишет, что, несмотря на все затруднения… «я живу спокойно и жирею». В своей характеристике он объясняет это странностью своего характера: «Я, — говорит он, — довольно-таки смешное существо… в настоящее время, после того, как я испытал все усталости тела… все пытки духа, я более бодр, более радостен, более светел и смотрю на вещи с их наиболее светлой стороны, тогда как раньше все мне казалось покрытым тенью… Вот каким я был, вот каков я есть: более веселый, когда я чувствую больше страданий, более хмурый, когда я слишком спокоен».

В Немцово к Радищеву приехали его старшие два сына. За семилетнюю разлуку они так изменились, что при первой встрече отец их не узнал и принял за гусаров, наблюдавших за его поведением и перепиской в Немцове [22].

Как и в Сибири, в Немцове Радищев не может сидеть сложа руки. Он производит химические опыты над почвой, изучает экономику окружающих его крестьянских хозяйств, занимается посевом кормовых трав и технических культур.

В своем письме к брату в Архангельск он просит его, через английских купцов достать и выслать ему «семян кормовых трав trefle хороших сортов «пшеницы, да косу косить хлеба и другую траву».

Занимаясь сельским хозяйством! он, вместе с тем, не оставляет литературной работы. В Немцове он написал «Песни исторические», повесть богатырскую «Бова» и экономическую работу «Описание моего владения».

В своих «песнях» Радищев излагает и делает оценку, с точки зрения абсолютного разума и общечеловеческой добродетели, историческим событиям древней Греции и Рима (от израильского царства Моисея до Марка Аврелия).

В пестром историческом калейдоскопе событий, перед нами проходят внутренние государственные перевороты, республиканские заговоры, цареубийства, казни и национальные войны. Монархические герои (Август, Кир, Сулла, Нерон) сменяются мужественными республиканцами (братья Гракхи, Курций, Сцевола, Брут); религиозные жрецы, авгуры [23] и прорицатели — философскими атеистами, учеными астрономами. В беспрерывном историческом круговороте явлений тирания монархов сменяется республиканскими вольностями; во всей истории мы видим «иль неистовство иль зверство»; разум человеческий, по мнению

Радищева, не в силах разгадать этого сфинкса истории. «Во всех повестях народных, — говорит он, — зрим перемены непонятны». История движется в заколдованном кругу повторяемости явлений.

«История всего предшествующего общества есть история борьбы классов».

Для Радищева же не существует деления общества на классы, как самого понятия класс. Вот почему борьбу между монархическими и демократическими республиками он рассматривает не как борьбу между бедными и богатыми, а как борьбу между «добром и злом», «невежеством и просвещением», «эгоизмом и добродетелью».

Вот почему история человечества кажется Радищеву вереницей бессмысленных насилий, происходящих в результате вечной вражды между «добром и злом» и совершающихся в вечно единородном, постоянно сызнова повторяющемся круге. «Из мучительства, — говорит он, — рождается вольность, из вольности — рабство».

Сей был и есть закон природы, Неизменимый никогда, Ему подвластны все народы, Незримо правит он всегда: Мучительство, стряся пределы. Отравы полны свои стрелы, В себя не ведая, вонзит; Равенство казнию восставит; Едину власть, вселясь, раздавит; Обидой право обновит.
вернуться

22

«Сидя однажды вечером со своими детьми вокруг чайного стола, я видел входящих ко мне двух человек с военной выправкой, я думал сначала, что это гусары, которые мне делают честь очень часто своими визитами… Но я не имел времени, так сказать, ориентироваться, как я был в их объятиях. Это были мои дети…» (Собр. соч., т. II, стр. 536, изд. Саблина).

вернуться

23

Гадатели, толковавшие волю богов и значение снов в древнем Риме.