Опыт русской литературы наглядно свидетельствовал о том, как велика действенная сила свободного слова. Ломоносов, Новиков, Фонвизин высоко подняли значение писателя, его общественную роль. Опираясь на эти достижения, Радищев шел еще дальше. Для него, писатель—
йе только гражданин, но революционер, «прорицатель Ноль-ности» и потому активный политический деятель, вождь освободительного движения. Свое учение о роли писателя в обществе Радищев многократно излагал в своих трудах. Он писал: «Недостойны разве признательности
мужественные писатели, восстающие на губительство и всесилие, для того что не могли избавить от оков и пленения». Это определение открыто обобщало прежде всего собственный опыт. Писатель «восстает на губительство и всесилие», он «прорицает вольность», но это лишь часть задачи: писатель должен не только карать, обличать и судить власть, «губительства и всесилия»,—он еще обязан воспитывать общество, бороться с заблуждениями, множить число своих единомышленников.
Радищев утверждал, что если современникам и потомкам «предлежит заблуждение, если, оставя естественность, гоняться будут за мечтаниями, то весьма полезный был бы труд писателя, показавшего нам из прежних деяний шествие разума человеческого». И опять это определение задачи писателя вытекало из конкретных русских обстоятельств. Русская дворянская общественная мысль в 80-е годы переживала кризис. Часто увлекалась она «мечтаниями», пагубными для народа, множество «заблуждений» выдаваемы были за истину. С начала 80-х годов в русском обществе намечаются некоторые изменения, знаменовавшие собой начало нового подъема, начало роста и консолидации оппозиционных екатерининскопотемкинскому режиму сил. Все тот же роковой для дворянского государства, неразрешенный крестьянский вопрос с новой силой вставал перед помещиком, самодержцем, обществом. Настроения томящегося в рабстве крестьянства, затаенно ждавшего случая для новой войны против мучителей, питали мысль передовых дворянских деятелей, определяли развитие и активность литературы. ^
Именно в этот знаменательный период широкие и разнообразные круги русского общества проявили интерес к вспыхнувшей далеко за океаном войне американского народа против англичан. Известия из-за океана волновали умы. Выражая интерес к политике широкого читателя, в основе своей не дворянского, Николай Новиков наполнил свою газету «Московские ведомости» подробными известиями о ходе войны, о победах народа, о завоеванных конституциях и т. д. Й своих журналах, и прежде всего в «Московском издании», он печатал статьи, в которых приближался к пониманию того, что существуют войны захватнические, которые ведутся ради корыстолюбия королями, и «справедливые» (терминология журнала.—Г. М.), которые ведутся народом, борющимся за свою свободу и независимость.
Но русское общество не просто интересовалось американскими событиями, оно внимательно их изучало для того, чтобы «размышлять о своих важнейших интересах», о своих домашних, внутренних политических делах.
Передовые дворянские, но радикально настроенные писатели, просветители, изучая американскую революцию, сумели взглянуть на нее через призму исторического опыта борьбы русского крестьянства против крепостнического рабства. В этом сила и своеобразие русских откликов на заокеанские события.
Как уже говорилось ранее, русское просвещение, как мощное идеологическое движение, складывалось в борьбе против практики деспотического режима Екатерины II и политической теории французских энциклопедистов, которая использовалась императрицей для создания легенды о просвещенном характере русского самодержав-ства. Пугачевское восстание было третьим (после поражения в Комиссии по составлению нового Уложения и выступлений Козельского, Новикова, Радищева в 1768— 1773 годах) и самым мощным ударом, нанесенным легенде о просвещенном характере русского абсолютизма.Крестьянское восстание выявило в небывалых дотоле масштабах деспотизм русского самодержавия, его реакционно-феодальный характер. Все дальнейшее (после 1775 года) развитие русской литературы и просвещения проходит под знаком решения тех вопросов и политических проблем, которые были поставлены трагически разгромленным крестьянским движением.
Прежде всего—резко изменилась внутренняя политика Екатерины. Увидев тщетность своих попыток заставить русских просветителей поверить в легенду, созданную на Западе, она перешла к мерам полицейского режима, призвав для практического осуществления намеченных мер Потемкина.
В литературе в эти годы правительственной реакции начинается резкое размежевание, наметившееся еще
й пору расцвета сатирической журналистики. Группа писателей во главе с Петровым и Богдановичем переходит на сторону правительства, открыто выполняя волю монархини. Богданович, отрекшись от «заблуждений» своей юности, порывает с оппозиционной панинской группой, становится редактором официальной газеты «Санкт-Петербургские ведомости», пишет поэму «Душенька», льстиво прославлявшую Екатерину. • Василий Петров, с гордостью именовавший себя «карманным поэтом Екатерины», в убогих виршах прославляет русскую императрицу, как монархишо-философа, тщась всеми силами поддержать на русской почве легенду о Екатерине—просвещенном монархе.
Главной же и решающей особенностью передовой дворянской литературы после пугачевского периода явится рост ее политического радикализма. Тема политическая, вместо моральной в предшествующем периоде, становится господствующей. Критика русского самодержавия, обсуждение вопроса об изменении существующего политического режима занимала ведущее место в ее проблематике.
Коренным образом изменяется творчество Фонвизина, достигая вершин дворянского политического радикализма. «Письма из Франции», «Придворная грамматика», «Недоросль», «Вопросы» сочинителю «Былей и Небылиц», наконец совместно с Паниным сочиненное «Рассуждение об истребившейся в России совсем всякой формы государственного правления» (так называемое «Завещание Панина»)—один из самых сильных до-радищевских обличительных документов XVIII века,—все эти произведения резко направлены против екатерининского само-державства.
Ненавидя деспотизм Екатерины и сочувствуя бедствующему в рабстве народу, негодуя на политику, разоряющую страну, Фонвизин в то же время ограничен в своем радикализме. Трезво оценивая политику Екатерины, он ясно понимал безрассудность своих надежд дождаться исправления положения ее волей. Но вместе с тем, не имея сил порвать с основами дворянского мировоззрения, он беспрестанно развивал излюбленную свою мысль об идеальном монархе, власть которого ограничена законами. Оттого в его творчестве перемежаются «Слово похвальное Марку Аврелию» с сатирой «Придворная
Грамматика», «Недоросль», в конце которого содержалась утопическая апелляция к Екатерине, с резким и категорическим «Рассуждением», которое опять-таки было не чем иным, как обращением к монарху, на этот раз—к Павлу. И вместе с тем совершенно очевидно, что в этот период все помыслы Фонвизина обращены к борьбе с деспотизмом.
В 80-х годах Новиков развертывает свою огромную по размаху, небывало разностороннюю издательскую деятельность. Критикуя и обличая в своих изданиях крепостнические порядки, он не поднимался, однако, до сознания необходимости уничтожения самодержавия, как политического строя, при котором неизбежны и рабство, и произвол, и взяточничество, и беззаконие. Он не понял и не принял восстания Пугачева. Как истый просветитель, он верил в силу просвещения, считал, что воспитание есть то «всеобщее врачество», которое обновит мир, есть та сила, умело используя которую, можно покончить с бедствиями и ужасами крепостного права. Состоя в масонской ложе, он сумел сохранить свою независимость от ордена, отверг мистические бредни орденских начальников и, верный своим просветительским убеждениям, использовал масонские связи, деньги «братьев» для создания в Москве замечательного книгоиздательского центра. На протяжении целого десятилетия он действовал с исключительной активностью, объединив вокруг своего предприятия сотни людей — писателей, переводчиков, ученых, редакторов, распространителей книги и т. д., издавая сотни нужных России книг по разным отраслям знания, газету, насыщенную политикой, несколько журналов, из которых наибольшее значение имели «Московское издание» и «Прибавление к «Московским ведомостям», включавшие в себя не только литературные, но и философские, и политические «материи».