Рука об руку с театром шла новая живопись. Чувственному, галантному Ватто, аллегорическому и мифологическому Пуссену, оперно-декоративному Буше, этому первому художнику короля, мастеру обнаженного женского тела, третье сословие противопоставило Шардена, Греза, Леписье, Рюбера и других. Они свели искусство с высот мифологии, аллегории и абстракции на землю. Их трубадур и идейный вдохновитель Дидро ратовал за реальное, верное природе искусство. Такое искусство должно было быть правдивым. Жизнь третьего сословия, жизнь городского буржуа, его очаг, как истинный хранитель высшей добродетели и нравственности, объявляется действительным объектом художника. Греза и Шардена Дидро объявляет своими идеалами. Их живопись—поэзия обыденной жизни. Они воинственно нравственны, они потрясают зрителя и вызывают глубокое моральное сочувствие к бесхитростной, внешне скупой, но богатой чувствами жизни—отца семейства, хозяйки очага, точильщика, прачки и т. д.
Третье сословие выступало против сословных преград между людьми, выдвигая в противовес породе свою неповторимую индивидуальность, свои добродетели, требуя свободы своим чувствам. Писатели-романисты возвысили свой голос в защиту прав утесненной сословными предрассудками человеческой личности. Одним из первых начал Прево. Он показал всесильную, всепоглощающую любовь дворянина де-Грие к девушке низкого состояния — Манон Леско, показал, как эта естественная любовь кончилась трагически, причиной чего явились ненавистные сословные предрассудки, социальное неравенство, господствующие в обществе. Через тридцать лет радикальный мыслитель Руссо создал апофеозу чистой любви бедного учителя Сен-Пре к аристократке Жюли («Новая Элоиза»). И чем сильнее показывал писатель неведомую дотоле глубину страсти, сложность, и красоту их душевной жизни, тем сильнее звучал приговор дворянскоаристократическому обществу,—это оно обрекло людей на несчастье, на страданье, поставив на их пути неодолимую преграду—социальное неравенство.
Именно за эти-то черты сентиментализм и был провозглашен боевой, революционной идеологией. При этом забывалась буржуазная природа идейной сущности сентиментализма, а его идеалы трактовались как общечеловеческие,' имеющие не только историческую, но и вечную ценность. Тот факт, что буржуазии, как указывал Маркс, даже в момент революции надо было скрывать узкоклассовый и потому своекорыстный и эгоистический характер своих политических целей и выдавать свои добродетели, свои убеждения и интересы за всеобщие, оказался в забвении. Оказалось забытым и замечание Энгельса о том, чем в действительности было провозглашенное просветителями «царство разума: «Теперь мы знаем,— писал Энгельс,—что это царство разума было не больше, как идеализированное царство буржуазии»4.
В чем же состоит буржуазная природа самых передовых идей сентиментализма, объективно, в свою эпоху даже сыгравших прогрессивную роль? Прежде всего— в его индивидуализме. С самого своего возникновения буржуазия, борясь против феодальной привилегированной замкнутости за свободную промышленность, свободную торговлю, свободное общество, порождает «...всеобщую борьбу человека против человека, индивидуума против индивидуума. Таким же точно образом и все буржуазное общество есть война отделенных друг от друга исключительно своей индивидуальностью индивидуумов друг против друга...»5 Само понимание индивидуальности, личности, их достоинств и чувств содержало совершенно точный, конкретно-социальный смысл: для буржуазии существовать как иыди-видуальность значило существовать как буржуа. Великий русский революционный демократ Чернышевский совершенно отчетливо уловил этот буржуазный смысл, например, в экономической теории вид нейшего идеолога буржуазии—Тюрго. «Давая человеку достоинство,—писал Чернышевский,—он делал его одиноким, его величие он основывал на эгоизме, он провозглашал под именем конкуренции войну между интересами, под именем свободы—оставление бедного без помощи»6. Именно поэтому буржуазное общество как основу своей общественной морали выдвигает эгоизм, который, по словам Маркса, в буржуазном обществе есть «необходимая форма самоутверждения индивидов»7.
Индивидуализм определил принципиальную антиобщественность буржуазного правопорядка. Он сделал условием существования личности ее отчуждение от общества, от окружающего мира, он определил его потенциальную враждебность и равнодушие к другим людям, к их судьбам. Человек сентиментализма велик своим чувством, своей любовью, своей семьей, своим очагом, своими добродетелями—всем с в о им, потому что только в этой сфере он ощущал себя как личность. И далеко не случайным поэтому, а исторически закономерным было убеждение Руссо, что человеку не свойственно общественное бытие, что ему враждебно общежитие («Рассуждение о происхождении и основаниях неравенства среди людей»).
Если мы взглянем с этих позиций на искусство сентиментализма, то увидим, как полно выразило оно эти идеалы. Начнем с слезной мещанской драмы и ее творцов— активных общественных деятелей третьего сословия— Дидро, Де-Ляшоссе, Мерсье, Седэна, Бомарше. О чем писали они? «Побочный сын», «Отец семейства», «Два друга», «Преступная мать», «Женитьба Фигаро» и т. д. Как видим, единственная и центральная тема—семья, семейные радости, семейные несчастья. С драмой глубоко и органически связана живопись. Что пишет Шарден? Какие сюжеты волновали его, одушевленного стремлением показать величие человека, его внутренний мир, утвердить его внесословную ценность? Вот они: «Трудолюбивая
мать», «Утренний туалет», «Молитва перед обедом», «Гувернантка» и бесконечные натюрморты, любовно изображающие предметы домашней утвари, окружавшие человека в его повседневном быту и столь милые, уютные для глаза собственника. Что открыл, что нового выразил Грез? Вот его сюжеты: «Паралитик», «Дере
венская свадьба», «Балованое дитя», «Мальчик с куклой» и т. д. Неизменно, когда мы обращаемся к французскому сентиментализму, перед нами выступает все тот же круг идей, все те же герои, все та же философия человека. Говорят о личности, о ее неповторимости, а пишут семьянина-собственника; превозносят великие духовные ценности человека—изображают самодовольного буржуа за обеденным столом, играющим с собачкой, совершающим утренний туалет; требуют свободы и показывают, как реализована эта свобода в семейном очаге, в уютном мирке близких по крови людей, домашних вещей, домашних животных. Перед нами в сентиментализме предстает не просто живой, окруженный бытом человек третьего сословия, но прежде всего част^ н ы й человек, равнодушный к окружающему миру, занятый собой и своим достатком, находящий свое счастье в кругу близких по дому людей и ему лично принадлежащих вещей. И этот частный человек даже в годы, когда еще предстояло бороться, когда надо было хотя бы для обеспечения своего же будущего благополучия совершить революцию, жертвуя собой, своим уютом, ниспровергать дворянско-феодальное государство,—даже в эту пору не может скрыть своего нежелания покинуть очаг, своего стремления жить для себя, жить в довольстве, жить умеренно и аккуратно.
Шарден, художник, боровшийся против дворянского искусства, заложивший основы новой эстетики, один из идеологов третьего сословия,—за несколько лет до революции написал свой автопортрет. И что же увидел зритель? Добродушный старый человек, с мягким взором окруженных мелкими морщинами глаз, видимо только поднявшийся с постели, так как на нем ночной колпак, а на его шее—теплый платок. Эю был портрет милого дедушки, частного человека, а не художника, открывшего новую эру в искусстве.
Художник Жаи Рюбер решил написать цикл картин о Вольтере. Что увидел он в этом лидере просвещения.
воителе против церкви, активном борце третьего сословия против деспотизма, против всего феодального уклада жизни? Частного человека. Он пишет картину «Вольтер на прогулке»—маленький тощий старичок лихо несется на коляске, но, неумелый кучер, он наезжает на камень. Он пишет другую картину—«Завтрак Вольтера». В домашнем небрежном туалете перед нами тот же старичок, лукаво улыбающийся принесшей ему чашку утреннего кофе служанке. В третьей картине— «Утро Вольтера»— художник как бы вплотную подходит к большой теме— Вольтер-писатель. И опять: перед нами все тот же старичок, вставший только что с постели, что-то небрежно диктующий своему секретарю и занимающийся в то же время главным делом: подпрыгивая на одной ноге, он стремится натянуть на себя панталоны. Перед нами нет Вольтера-трибуна, Вольтера-писателя, Вольтера-обще-ственного деятеля, чьи сочинения читала вся Европа, кто способствовал разрушению твердыни деспотической власти и всемогущей церкви. Художник изобразил сухонького, с оригинальным лицом, старичка, с не менее оригинальными причудами, оригинальным бытом. Пути развития русской литературы были совершенно иными.