Во Франции, начиная с XVI века, с поэтов Плеяды и ее главы Ронсара, с новой силой возрождается поэзия Анакреона. Создается целое анакреонтическое направление. В конце XVII и начале XVIII века оно станет в центре огромного движения, известного под именем «Рококо», уже не только во Франции, но и Германии и Италии, Поэма, лирика, живопись, театр (опера), выражая вкусы и требования дворянства, стали средством развлечения. Искусство славило наслаждение, и чувственное наслаждение прежде всего. Оно изображало жизнь человека вечным праздником. Человек этого искусства был изъят из мира общественной и социальной жизни. Он являлся в своем узко эгоистическом мирке частной жизни всегда с бокалом вина, всегда с возлюбленной, на лоне сказочной, условной, аллегорической, парадной природы, всегда в уединении, всегда философствующий о своем праве заботиться об удовольствиях, об утехах, о прихотях. Анакреонтизм—искусство деградирующего дворянства, но искусство воинствующее именно тем, что оно отстаивало частную жизнь человека,—как-то неожиданно оказался близким идеологам просвещения. Поэтому анакреонтические мотивы мы находим у Монтескье и Вольтера, поэтому Вольтер перед смертью первым признает и высоко оценит нового поэта, поднявшего упавшее было знамя рококо, — Парни.
Вот почему Ломоносов дал бой Анакреону, выступив с опровержением его принципов, ниспровергая вождя антиобщественного искусства, глубоко враждебного социальной и исторической практике русского народа, духу русской литературы. Чувство человеческого достоинства у Ломоносова органически было слито с национальной гордостью. Свойственная ему высокая оценка своего поэтического и научного труда определила и композицию произведения. Оно построено, как спор двух лидеров: Анакреона—всемирно известного поэта, вождя и учителя воинствующей школы антиобщественного искусства, и Ломоносова—главы русской литературы, закладывающего и формирующего основы активной и героической эстетики, отражавшей национально-общественный -опыт русского народа. Это чувство национального достоинства, сознание величия и значения культуры подымающейся нации, ее самостоятельности в ряду других культур, нашло свое выражение в замечательных, вещих словах Ломоносова, обращенных к своим согражданам: «Сами свой разум употребляйте. Меня за Аристотеля, Картезия, Нев-тона не почитайте. Ежели вы мне их имя дадите, то знайте, что вы холопи, а моя слава падет и с вашею».
Вот несколько примеров не только поэтического, но и общественного столкновения двух враждебных друг ДРУГУ эстетических систем.
Анакреон декларирует: поэт поет любовь:
Мне петь было о Трое,
О Кадме мне бы петь,
Да гусли мне в покое Любовь велят звенеть.
Ломоносов с презрением отвергает этот отказ от общественной героической темы:
Мне струны поневоле Звучат геройский шум,
Не возмущайте боле,
Любовны мысли, ум;
Хоть нежности сердечной В любви я не лишен;
Героев славой вечной Я больше восхищен.
Анакреон славит чувственную радость, наставляет и требует: счастье человека в частной жизни, в мире собственных личных интересов:
Не лучше ль без терзанья С приятельми гулять И нежны воздыхания К любезной посылать...
Лишь в том могу божиться,
Что должен старичок Тем больше веселиться,
Чем ближе видит рок.
Ломоносов с гневом отворачивается от подобного идеала человеческого счастья. Он бросает в лицо творцу этой философии уничтожающие слова Катона—«Какую вижу я седую обезьяну?» И далее последовательно отвергает принципы морали и эстетики этой школы:
Анакреон, ты был роскошен, весел, сладок,
Катон старался ввести в республику порядок...
Ты жизнь употреблял как временну утеху,
Он жизнь пренебрегал к республики успеху.
Завершается этот спор формулировкой задач искусства. Анакреон, давая заказ живописцу, предлагает «написать любезну мне». Здесь, в этих стихах Анакреона, целая энциклопедия воззрений антиобщественного искусства с его отъединенностью человека от жизни мира, с его равнодушием к другим людям, культом «случайной радости», чувственных наслаждений. С гордостью и восторгом Ломоносов формулирует основы эстетики русской героической литературы. Он тоже заказывает живописцу портрет, но это портрет не «любезной», а «возлюбленной матери»—России.
О мастер в живопистве первый!
Ты первый в нашей стороне,
Достоин быть рожден Минервой,
Изобрази Россию мне.
Изобрази мне возраст зрелый И вид в довольствии веселый,
Отрады ясность по челу И вознесенную главу.
Значение этого ломоносовского выступления трудно переоценить. Он не только выступал против современного, деградирующего и вместе с тем воинствующего, дворянского искусства (не случайно в 70—80-х годах именно на этой анакреонтической базе вырастет целое направление так называемой «легкой поэзии»). Отвергая это искусство с его культом частного человека и проповедью идеалов эгоистического существования, он тем самым предостерегал русскую литературу и от нового течения— сентиментализма, с его эстетикой уединенного человека, семьянина, собственника, довольного очагом и своими добродетелями. Больше того, он вооружал молодую русскую литературу героической эстетикой, в центре которой стоял общественный человек, в великом деянии, в патриотическом служении осуществлявший свою личность.
Все творчество Ломоносова и прежде всего его оды были образцами этого нового чувства. Тематика его од—величие и благо России.
Именно у Ломоносова мы встречаемся с первой попыткой дать личность в ее национально выраженном русском характере. Лирический герой его од—Русский, с большой буквы, сын отечества, пришедший в восторг от сознания, что уже сделано для блага отчизны, что еще открывается в туманной дали ее будущей истории. Это Петр, данный не как император, а как неповторимая индивидуальность, деятель всемирно-исторического масштаба. Да, Петр не изображен в своей частной жизни. Да, лирический герой не совпадает с бытовым обликом Михаила Васильевича Ломоносова. Но перед нами в том и другом случае—личность, понятая и в ее общественной функции, личность, обнаруживающая свою нравственную силу, духовную красоту и индивидуальную неповторимость в патриотическом, активном’ служении общему благу и благу отчизны прежде всего.
Но ломоносовская личность—лирический герой его стихов, данный как сын отечества, как россиянин,—это лишь первый подступ к полному литературному выражению русского характера и русского героя. Герой Ломоносова к тому же и ограничен. Он не видит, что в России есть разные русские—дворяне и хлебопашцы, что Петр не только вождь и вдохновитель народа в его работах й походах, но и самодержец, неукротимый враг народной вольности. Эта ограниченность Ломоносова таилась в его политических убеждениях—он разделял концепции просвещенного абсолютизма.
Нараставшая к середине века борьба крепостного крестьянства с помещиками все более выдвигала проблему социальную, как главную и определяющую характер русской жизни. Вопрос о рабстве, о правах крестьян, о судьбе закабаленного хлебопашца, вопрос о крестьянине и крепостном праве к моменту прихода к власти Екатерины II станет центральным. Это чувствовало и потому волновалось дворянство; это понимала Екатерина и оттого вынуждена была маневрировать и искать путей к новой политике. Это чувствовала и понимала растущая русская общественность. В деле формирования именно этой русской общественности решающую роль сыграла литература.
Рассматривая данный вопрос, Белинский обнаружил наличие резко отличных факторов, исторически образовавших общественность на Западе и в России. «Разнородное общество, сплоченное в одну массу только одними материальными интересами, былсР бы жалким и нечеловеческим обществом. Как бы ни были велики внешние благоденствия и внешняя сила какого-нибудь общества, но если в нем торговля, промышленность, пароходство, железные дороги и вообще все материальные движущие силы составляют первоначальные, главные и прямые, а не вспомогательные только средства к просвещению и образованию, то едва ли можно позавидовать такому обществу»1.