Староверов раздумывал, не вылететь ли в Батуми самолетом? Галина Сергеевна оставила адрес дачи на Зеленом мысу, где собиралась пробыть несколько дней. Правда, ответа на свою телеграмму он еще не получил, но это не имеет значения. Она ему нужна больше, чем он ей, — значит, ему и гнаться…
Но странно, даже это ясно выраженное желание не принесло покоя. Казалось, за эти несколько дней что-то выгорело в его душе, как выгорает лес во время пала, и остается лишь обугленный, встопорщенный сушняк, только внешне напоминающий о том, что здесь было. А была прохлада, нежный аромат цветов и трав, раскидистые тени, журчание чистого ручья. Много-много времени должно пройти, пока хоть в каких-то частностях восстановится былая жизнь. Но уже никогда она не будет такой же прекрасной и спокойной, какой была до пожара.
А может быть, нужно только выспаться, отдохнуть, и все станет на свое место? Душа человеческая — не лес, горит редко, да и пожары эти никому не угрожают, разве только тому, кто сам и разжег огонь. Вот он закончит работу, пойдет в гостиницу, выпьет вина, отоспится — и снова вспыхнет тот маленький огонек, который сейчас не виден в пламени большого пожарища, ведь именно пламя болезни, стоящее пока над городом, обожгло душу Староверова.
Он механически продолжал работу, раздумывая над тем, как вернуть тот сладкий непокой, который заглушен шумящей вокруг бурей. Руки привычно двигались, глаза внимательно разглядывали этикетки на пробирках, но как эта бездумная деятельность была далека от того вдохновения, в котором Староверов прожил прошедшие дни! Так работают люди, покидающие милую им квартиру для переезда на новое место, о котором им еще ничего не известно. Уже и вещи не радуют глаз, уже и непонятно, что ценно, а что ненужно. Остановишься перед книгой, которая каким-то образом сопряжется в памяти со светом настольной лампы, с тишиной и дыханием спящих детей, с далекой музыкой радио у соседа, и кажется, оставляешь самое дорогое в жизни… И в то же время знаешь: эту вещь надо взять, а вот эту можно оставить, только избираешь автоматически, без чувства.
Староверов тоже избирал. Он сидел в стеклянном боксе, поставленном в тот день, когда определился способ распространения болезни. Им пришлось тогда разработать особые правила для занятий со штаммами. Запершись в стеклянной коробке, он проверял очередность штаммов вирусной культуры, от самых первых до последних, укладывал их в коробки, тщательно заворачивая каждую ампулу в вату. Работа эта была столь важной, что даже свою ассистентку он отстранил. Лиза сидела рядом с боксом и подклеивала в альбом микрофотографии вируса.
Раздался звонок телефона. Лиза подняла трубку, сказала без выражения: «Вас, Борис Петрович!» — и продолжала работать. Староверов с ампулой в руке вышел из бокса, взял трубку свободной рукой. Телефонные звонки больше не пугали их. С болезнью они покончили, оставалось принимать поздравления. В трубке слышалось легкое дыхание, перебивавшее шорох индукционных токов. Староверов спросил:
— Кто говорит?
— Борис Петрович, это я… — тихо сказали в трубку. — Я приехала. Я нахожусь в гостинице. Когда вы придете?
— Галина Сергеевна!..
Он задохнулся на мгновение. В левой руке что-то хрустнуло, потекла жидкость. Он ничего не заметил.
— Как? Зачем вы это сделали? Я бы сам приехал к вам по первому слову. Вы же знали, здесь опасно…
— Я так хотела вас видеть!.. — беспомощно прошелестел голос в трубке. — Вы придете?
— Да, да!..
Он хотел еще что-то сказать, но в трубке щелкнуло, послышался злой писк. Он опустил ее на рычаг, оглянулся на Лизу, соображая, поняла ли она разговор. Глаза ассистентки удивили его. Они были испуганны, сердиты, беспомощны. Она вскочила со стула и стояла перед ним, показывая на его руку.
— Что вы наделали!.. — Голос ее дрожал.
Он машинально взглянул на руку. В ладони лежали осколки раздавленной ампулы. Жидкость стекала с пальцев.
— Ах, черт! — благодушно сказал он. — Ничего, мы найдем копию штамма.