Он сразу почувствовал себя хуже. Заболела голова, опять начались перебои сердца. Принесли очередной анализ, пришел Ермаков, но Староверов не хотел ни с кем разговаривать. Надвинув маску на лицо, он угрюмо слушал бодрый голос врача, его немудреные шутки насчет того, что Староверов сам научил их лечить эту болезнь, и уж, наверно, они справятся с нею. Передавая термометр в обтянутые резиной пальцы врача, взглянул и увидал: сорок один и две десятых. Скачок температуры был столь несуразен, что у врача задрожали руки, вся его шутливость пропала, он вдруг повернулся и вышел. Но Староверову все уже было безразлично, лишь мельком он подумал о враче: «Торопится позвонить в Москву…»
Пришла сестра, сделала еще укол вакцины. Но и она глядела на Староверова с опаской, будто не узнавала его. Ему хотелось ободрить эту милую сестру, но слова почему-то казались тяжелыми, как камни, трудно было произносить их.
После этого все как-то смешалось. Вместо сестры появилась Галина Сергеевна, а сестра стояла за окном на пустыре и протягивала шприц; день вдруг потемнел, но потом так же быстро снова наступил рассвет; кто-то долго звал его по имени, тело его терзали какими-то пыточными инструментами, как будто даже связывали руки и ноги; стены комнаты то отступали, то надвигались, становясь тесными, как стенки гроба; временами казалось, что он уже умер и летит среди звезд в беззвучном холоде вселенной; потом он приближался к солнцу так близко, что его опаляло жаром и сам он становился словно бы частицей этого пылающего солнца. И так продолжалось долго-долго, может быть, дни, может быть, годы…
Однажды он проснулся с каким-то странным ощущением находки. Как будто он долго шел трудным путем и вдруг нашел нечто, до этой поры ускользавшее от него. Он еще не знал, что нашел, но ощущение тихой радости не проходило. И вдруг сообразил: он нашел себя.
Он пошевелил пальцами и почувствовал, что они подчиняются. Это было так странно после долгих времен распада, что он боялся открыть глаза. Открывал их медленно, чувствуя, как свет все глубже проникает в зрачки. Наконец распахнул ресницы, увидел одеяло, очертания тела под одеялом, белую стену и переплет металлической спинки кровати. Повел глазами вправо — там стояло кресло, и в нем отдыхала сиделка, склонив голову на подлокотник. Маски на ней не было — значит, инфекционный период болезни кончился. И сразу вспомнил все: Галину Сергеевну и Лизу за окном, горькое горе этой встречи, так обессилившее его, что он даже не боролся с болезнью.
Солнечный свет заливал комнату, отражаясь от стен, дробясь и подрагивая, как сверкающая вода. В нем все зримое казалось неверным, а может быть, просто устали глаза. Вот и фигура сиделки вдруг начала преображаться, принимать новые очертания, все ее линии округлились, налились красотой и силой, она стала похожа на Галину Сергеевну, как могут казаться похожими фигуры женщин на далеком расстоянии или в те минуты, когда жаждешь увидеть одну из них. Он снова закрыл глаза, так велико было это сходство.
И, тотчас открыв, воскликнул:
— Галя!..
Увы, этот хриплый шепот лишь с большим отдалением от истины можно было назвать голосом. Однако женщина вздрогнула, выпрямилась, испуганно-радостно взглянула на Староверова, и он, наконец, увидел ее глаза. И, как много раз было раньше, сияние их переполнило душу, сердце забилось часто-часто, все вокруг повернулось на какой-то тайной оси и показалось необыкновенно прекрасным, как будто при восходе солнца. И тихий ее изумленно-восторженный шепот проник в самое сердце, хотя слова были предельно обычны:
— Вам лучше? В самом деле? Нет, не говорите, молчите, я вижу! Вам еще нельзя говорить. Сейчас я вызову врача…
Она нажала кнопку звонка и только тогда подошла к нему. Он увидел ее необыкновенно высокой — ведь до сих пор он разговаривал с нею стоя или сидя, а сейчас лежал. Легкая ее рука прикоснулась к его лбу. Ощущение было столь необычным, что он был вынужден закрыть глаза, чтобы не заплакать. И все равно бессильная слезинка скользнула по щеке. Галина Сергеевна сняла ее пальцем, нагнулась, — он почувствовал это по шелесту халата, — и поцеловала его. Острое чувство счастья пронизало все его тело, он напрягся, впервые ощущая, что в нем еще сохранились какие-то силы, и снова открыл глаза.
Ее милое, омытое светлыми слезами лицо было так близко, что дыхание их соединилось. Он поднял руки и сомкнул их вокруг ее шеи.
Дверь бесшумно открылась, только веяние воздуха показало, что они не одни. Староверов, скосив глаза, увидел Ермакова. Врач, стоя на пороге, улыбнулся, глядя на Староверова и склонившуюся над ним Галину Сергеевну, сказал: