Нэнси из-за его спины улыбается Табите, словно просит: "Не возражай ему, он очень расстроен", и кричит радостно: - Пойдем, бабушка, сейчас найду тебе, где посидеть. Через пять минут будем завтракать.
Табиту тащат куда-то сквозь мельтешащую толпу. Усаживают возле стойки, суют в руку бокал. - Хересу выпьешь?
- Ты с ума сошла, Нэнси.
- Одну секунду, миленькая. - Нэнси исчезает и не возвращается.
Табита думает: "Она от меня прячется. Знает ведь, какому страшному риску подвергает себя. Но тем больше у меня причин действовать с оглядкой. Главное - не рассердить Паркина".
Люди толпятся у стойки почти у нее над головой, но не обращают внимания на старую женщину, на это инородное тело, случайно здесь оказавшееся. Откуда-то сверху доносится негромкий голос Луиса, сообщающего кому-то, что лично он хотел бы увидеть у власти новое правительство, а то "нынешнее даже на письма не от-твечает".
Бледный, крепко сбитый мужчина, черноволосый, с густыми бровями, которого все называют Мак, заявляет, что новое правительство стране необходимо, но едва ли она его получит. "Думаю, англичане опять отдадут свои голоса консерваторам за то, что не проиграли войну".
Бармен заявляет, что нынешнее правительство никуда не годится, потому что не использует науку.
- С психологией у них плохо, - тихо замечает Луис.
Но молодой майор без галстука, в рубашке с расстегнутым воротом возражает, что психология - вздор. Что нужно - так это философия производства. И тут в спор сразу вступают несколько голосов. Ясно, что большинство этих молодых людей слушали лекции и читали брошюры. Слышатся закругленные фразы и громкие имена: Кейнс, Маркс, даже Платон, Кант и Эйнштейн. Табиту затолкали чуть не под стойку, чье-то колено задело ее руку, расплескав половину хереса, к которому она и не притронулась. Не до хереса тут, когда она в таком смятении, так болезненно ощущает, что ее мало сказать оттолкнули - просто вытолкали за дверь. Ее окружают обитатели мира, до того непрочного и неустойчивого, что у них как будто нет даже адресов. Один кричит другому: "Эй, Билл, ты теперь куда?" И тот отвечает: "Не знаю, жду приказа". "Ты в отпуске?" - спрашивает другой. "Нет, призван. В Индию".
А отощавший мужчина, только что из лагеря для военнопленных где-то на востоке, признается: - Я дома пять лет не был.
- А дом-то где?
- Да не могу сказать точно. Моя старуха за это время сколько раз переезжала.
И" все время, подобно басовому аккомпанементу к приветствиям и расспросам, звучит тот спор. С новой горячностью произносятся слова "планирование", "наука управления", которые Табита слышит уже четверть века. Она улавливает, что для собравшихся здесь молодых людей все это ново, увлекательно. Бармен с азартом наполняет очередной стакан. Вот-вот, это нам и требуется: план. Как военный министр Уинстон был на месте, но политики у него никакой. А нам не помешало бы немножко политики - для разнообразия.
И две девушки в военной форме, ошалело внимавшие ссылкам на экономику и психологию, сразу ухватились за это слово: - Да уж, разнообразие нам бы не помешало. Всем нашим девушкам военная служба осточертела. Почему нас не отпускают домой?
Они бунтуют против того самого рабства, которое три-четыре года назад показалось им свободой. Они жаждут перемен. Все жаждут перемен. Паркин, чей голос все время выделялся среди других своей озлобленной интонацией, кричит: - Правильно, черт возьми! Хватит нам быть пешками. Англичане этого не стерпят. К чему было воевать, если мы и после войны связаны по рукам и ногам? Вот увидите, если это правительство не свалят и оно по-прежнему будет во все соваться, у нас не останется в Европе ни одной авиалинии, ни одного аэродрома, годного для современных полетов. - И локтями пробивает себе путь от стойки.
Кто-то кричит: - Нэн, сюда! Где эта Нэн? - И вдруг лицо Нэнси склоняется над Табитой.
- Бабушка, бедненькая, где ты тут? Меня поймал один человек, мы несколько лет не виделись.
Она ведет Табиту к столику, за которым уже сидят Паркин и Луис. Они не встают - они просто ее не заметили. Теперь они спорят о коммунизме, и Мака, который тоже к ним подошел, Паркин встречает вопросом: - Хотите знать, что такое ваша хваленая Россия? - и ругательски ругает советскую систему.
- А хотите знать, почему вы, м-механики, коммунисты? - говорит Луис. Потому, что у вас м-мышление механистическое.
Но инженера не так-то легко сбить с его позиции. - Это мы слышали. Это пустые слова. А я имею в виду совершенно реальный процесс, экономический. - И ясно, что думает он об этом процессе с удовольствием, что для него это не пустые слова, а нечто реальное, мощное и вполне поддающееся объяснению. - Этот процесс и определяет наши поступки, Джо. Называется - диалектика. Против диалектики не попрешь, она тебя в два счета раздавит - как танк.
120
Паркин вдруг как с цепи сорвался. - Черт, долго еще мы будем здесь сидеть? Где карточка?
Нэнси бежит за меню и подает ему с видом разумной няньки или матери, которая не позволяет себе улыбаться, ублажая капризного ребенка. Заметив, что Луис ищет по карманам карандаш, она протягивает ему свой, из сумочки. Он хочет записать название нового учебника по философии, который рекомендовал ему тот майор без галстука.
Луис, беря у нее карандаш, только тут заметил Табиту и смотрит на нее, словно соображая, кто это может быть. Но прежде чем он успел с ней поздороваться, Макгенри опять сцепился с Паркином, и опять трое мужчин, забыв о присутствии женщин, спорят о планировании, о предстоящих выборах. Табита ждет не дождется, когда кончится этот завтрак, и, едва мужчины встали, не переставая говорить, обращается к Нэнси: - Ты скоро будешь готова?
Вид у Нэнси смущенный. - Подожди минутку, бабушка.
Паркин, вклинившись между ними, берет со стола забытые сигареты и удаляется как ни в чем не бывало, крича что-то вдогонку Луису.
- Как ты терпишь такую грубость? - Гнев душит Табиту до того, что в глазах темнеет.
Нэнси улыбается ей. - У бедного Джо дела сейчас плохи. С ним требуется кое-какая дипломатия.
И Табита думает: "Улыбка у все совсем другая. Надо быть осторожной". Но гнев перевешивает. - По-твоему, это дипломатия - так себя унижать?