Стив Мартин
РАДОСТЬ МОЕГО ОБЩЕСТВА
Моим маме и папе
Всё началось из-за канцелярской ошибки.
Если б не эта ошибка, у меня был бы совсем другой образ мыслей; мне бы просто хватало времени думать. Я был бы слишком увлечен новыми друзьями, которых планировал завести в "Менсе", международном обществе гениев. Я прошел их тест на "коэффициент интеллекта", но мои результаты вернулись без одной цифры. Где 1, которая должна стоять перед 90? Я не дотянул до категории гениев на целых пятьдесят баллов — еще чуть-чуть, и я бы не годился даже затачивать для них карандаши. Таким образом, в членстве мне отказали, и я очутился перед безнадежным валом бюрократических препон, мешающих исправить ошибку.
Эта канцелярская ошибка на некоторое время изменила мои планы и оставила несколько праздных часов, на которые я не рассчитывал. Моё уличное окно поглотило их немало. Славный вид: можно глядеть на Тихий океан, если только высунуться подальше, почти до самых пяток. На той стороне улицы ряд экзотично наименованных многоквартирных домов представлял мне бесконечный парад человеческих виньеток. Мой дом, "Хризантема", населен в основном молодыми людьми, по которым не скажешь, что они безработные, — а вот. Люди за тридцать, похоже, предпочитают "Венец Розы". Пары, у которых дети стали взрослыми, тяготеют к "Тюдор-парку", престарелые прихожане — к "Океанскому Прибою". Иными словами, можно прожить всю жизнь, так и не переехав в другой квартал.
На днях я видел Элизабет. Какое удовольствие! Она меня, впрочем, не заметила; она со мной не знакома. Но были времена, когда и Лиз Тейлор с Ричардом Бартоном не знали друг друга, — это же не значит, что они, в некотором метафизическом пространстве, уже не были любовниками. Элизабет вколачивала табличку "СДАЕТСЯ ЖИЛЬЕ" в клумбу возле "Венца Розы". Номер ее телефона был напечатан сразу под ее именем, Элизабет Уорнер. Я его списал и отправился на бензоколонку позвонить, но механический голос велел мне нажать такое количество кнопок, что я просто сдался. Не то чтобы я с этим не мог справиться, просто это ненужная мне сложность. Раз я помахал Элизабет из окна, но то ли из-за блика, то ли из-за чего другого она не ответила. На следующий день в тот же час я вышел и поглядел на свою квартиру — и точно, ничегошеньки не увидел, даже несмотря на то что нарядил торшер в одну из своих рубашек и поставил к окну.
Мне удалось перейти улицу, потому что всего в нескольких ярдах от моей квартиры — два пологих автомобильных выезда, друг против друга. Я нахожу трудным — хорошо, ладно, невозможным — пересекать улицы на перекрестках. Симметричные устья двух пологих выездов, глядящие друг в друга, имеют для меня большой смысл. Я вижу, как другие люди, переходя улицу, преодолевают бордюр, и не понимаю, как они могут. Ведь в бордюрах есть что-то недозволяющее, разве нет? Алогичное возвышение, громоздящееся между улицей и тротуаром? Пешеходные переходы — очень толковая вещь, но между двумя зловещими поребриками они — все равно, что на дне Марианской впадины. Кто это выдумал? Полоумный утенок Даффи Дак?
Вот теперь вы думаете, что или я очень умный, или меня подозревают в убийстве. Почему бы не то и другое сразу? Я вас подкалываю. Меня действительно подозревают в убийстве, но очень невсерьез, и я определенно невиновен. Всё выяснилось тут же, но я по-прежнему подозреваем. Голова кругом? Давайте объясню. Восемь месяцев назад соседа снизу, Баба-сантехника, зарезали насмерть. Полиция приехала меня опрашивать — рутинная процедура, — а полицейский Кен увидел у меня на вешалке заляпанную кровью парку. Впоследствии в лаборатории волокна от моей парки обнаружили на трупе. Сможете вычислить мое алиби? Минута на размышление.
Вот как было: однажды ночью из квартиры Боба-сантехника в истерике вылетела голая женщина. Я схватил свою парку и набросил на нее. Пришел Боб и ее увел, но был такой вежливый, что мне стало подозрительно. Жалко, что полностью подозрительно мне стало только неделю спустя, как раз когда голая женщина проткнула ему печень кухонным ножом. Однажды днем голая женщина, теперь одетая, вернула мне парку, не ведая того, что кровью и прочими изобличающими уликами заляпана вся изнанка. И я ничего не видел, покуда смекалистый полицейский не углядел кровавое пятно на парке, висевшей на крючке у входа в кухню. Полиция проверила мои слова, и они подтвердились. Истеричку, Аманду, арестовали. Конец истории.
Почти. Я по-прежнему подозреваемый. Хотя и не в обычном смысле. Мгновения моего бесславья сейчас инсценируются, потому что продюсерам "Крим-шоу" — документальной телепрограммы, в которой реконструируют реальные убийства, — понравился поворот сюжета с моей окровавленной паркой, и меня подкидывают как ложный след. Мне просто сказали: "Играй самого себя". Когда я спросил: "Как это делается?" — они ответили, что просто оттягивайся, но я не уверен, что понял, о чем речь.
Я надеюсь, статус подозреваемого в убийстве продлит мою первую встречу с Элизабет. Придаст немного пикантности. Само собой, я единым духом сообщу ей, что всё давно разъяснилось, но прежде всё-таки выжду лишнюю секунду, чтобы уж наверняка ее заинтриговать.
Более существенный вопрос, отсылающий меня к философскому словарю, будь он у меня: как играть самого себя? Где у меня руки, когда я — это я? В карманах? Я, откровенно говоря, не помню. Мне хватает забот и просто быть самим собой, на вечеринках, знаете, и так далее. Начинаю говорить с кем-нибудь и вдруг понимаю, что это уже не я, а кто-то другой во мне поселился.
Чем неактивнее тело, тем активнее ум. Я сиднем сидел дни напролет, и мой ум совершил любопытный экскурс в смежную проблему: допустим, мой список покупок состоит из двух пунктов — соевого соуса и тальковой присыпки. Соевый соус и тальковая присыпка — что может быть различнее? Соя — терпкая и соленая. Тальк — гладкий и шелковистый. Тем не менее, соевый соус и тальковая присыпка продаются в одном и том же магазине — в бакалейном. Автомобили и самолеты, с другой стороны, сходны. И тем не менее, если вы придете на автоплощадку и скажете: "Всё это очень славно, но не найдется ли у вас самолета?" — на вас посмотрят, как на сумасшедшего.
Я вот что хочу сказать. Вопрос, к которому я подбираюсь: что это значит — играть самого себя? — имеет отношение к теме соевого соуса. Соя и тальк взаимоисключащи. Соя — это не тальк, и наоборот. Я — не кто-то другой, и кто-то другой — не я. И тем не менее, мы оба есть в одном магазине. Магазине Экзистенции. Вот каков мой образ мыслей, что живо иллюстрирует, как много потеряла "Менса".
Избыток размышления, ко всему прочему, создает иллюзию случайных взаимосвязей между не относящимися друг к другу явлениями. Например: утро, тостер выбрасывает поджаренный хлеб, как раз когда мимо проезжает машина с аризонскими номерами. Взаимосвязь? Совпадение? Должен ли быть включен тостер, чтобы появилась машина с аризонскими номерами? Проблема, конечно, заключается в том, что я склонен действовать так, будто эти взаимосвязи реальны, и если проезжает машина, скажем, с номерами Небраски, я немедленно скашиваю глаза на холодильник — не открылась ли его дверца.
Я подолгу не выхожу их дома, ибо в данный момент я при деньгах (шестьсот долларов в банке, и квартплата внесена за месяц вперед), так что искать работу реальной необходимости нет. Да и вообще, искать работу трудноватисто, учитывая негодную планировку улиц с их запретительными бордюрами и редкими пологими выездами. Чтобы добраться до "Верного средства", аптеки с внушительным ассортиментом, в арсенале которой всё — от конфет до палаток, — мне приходится следовать извилистым лабиринтом, который я обнаружил как-то летом, после нескольких недель проб и ошибок. К "Верному средству" мы еще вернемся. (О боже, Зэнди — такая миленькая! А какой она фармацевт!)