— Объяснил! Как об стенку горох, прёт напролом и всё. Что я могу сделать, женщина же! — Я беспомощно смотрел на вожака. Тот уже успокоился, вернулся за свой стол, усмехаясь, покачал головой:
— ладно, надо подумать. В конце концов, семейными дрязгами у нас Софья занимается. О! Вот пусть она и подумает, как вас с Аллой помирить!
— Прекрати! Немедленно прекрати реветь! — Соня села на кровать рядом с подругой и привлекла её к себе, — я уверена, что это недоразумение. Хочешь, я с Олегом сама поговорю?
— Не-е-ет, не надо! Как ты не понимаешь, Сонька, он меня разлюбил! Посмотри, какая я безобразная! У меня даже губы стали толстые! У-у, зачем только я согласилась на этого ребёнка! — Аллочка опять залилась слезами.
— Как тебе не стыдно! — возмутилась та, — скоро родишь и опять будешь красоткой. Ты же знаешь, что это временно!
— Ага, временно… А ему каждый день надо! А мне нельзя! Да и вообще — какой интерес, когда пузо на нос лезет! Даже когда ещё можно было, Олег боялся. Говорит, что у него член большой, как бы ребёнку не повредить! А тут эта… Знаешь, какая она красивая!
— Алка, перестань ерунду молоть! Ты тоже красивая, но Олег тебя любит не за смазливое личико, а потому, что ты хорошая, добрая, ласковая и вообще идеальная жена!
— Не любит он меня! Сонька, я же видела, как она его обнимала и титьками прижималась!
— Но он-то не обнимал, ты говоришь?
— Не-е-ет…
— Ну вот. Олег же у нас вежливый, деликатный. Он не может женщине в глаз кулаком засветить!
Аллочка усмехнулась, вытерла слёзы: — у него кулаки-то пудовые, убьёт наповал.
Я выл. Тоскливый, раздирающий душу волчий вой, в котором изливалась вся вселенская скорбь, плыл над сонным садом, тихой ночной улицей, устремляясь к тёмному, затянутому облаками небу, сквозь которые на меня сочувственно поглядывал помрачневший лик Луны. В смятении и горе я забыл о спящем в доме ребёнке и вздрогнул, когда детские руки обняли меня за шею: — не плачь, волчара, не надо! Она вернётся, правда-правда! Мама нас любит и обязательно тебя простит! Меня же всегда прощает! Посердится немножко, а потом простит! — Я захлопнул пасть, со стыдом понимая, что погруженный в свои переживания, разбудил Пола и он, сунув босые ноги в ботинки и натянув курточку, в одних трусах выскочил ко мне в сад. Беспокойство волной захлестнуло меня: октябрь на удивление стоял тёплый, но ночами уже было довольно холодно. Не хватало ещё, чтобы ребёнок простыл из-за того, что взрослый здоровый мужик не смог справиться со своими эмоциями! Слегка подталкивая Пола носом, я развернул его в нужном направлении. Держась за мою шерсть он, спотыкаясь в темноте о неровности садовой дорожки неуверенно направился к дому. Уже перед самой дверью он опять крепко обнял меня и, зарывшись лицом в шерсть (благо, наклоняться ему не пришлось: моя спина была как раз на уровне его груди), прошептал: — папа Олег, хочешь, я маму попрошу, чтобы она тебя простила? А, кстати, ты что такое плохое сделал, что она нас бросила? — Я тяжело вздохнул и подтолкнул его к двери. Ну вот как объяснить десятилетнему ребёнку, что такое ревность?
Уже в детской, укрывая засыпающего Пола, я сунул руку под одеяло, нащупывая ноги. К счастью, он не успел замёрзнуть. Сквозь сон мальчишка дёрнул ступнёй, тихо хохотнул: — щекотно! — и в следующую минуту сладко засопел. Я выключил настольную лампу и недолго постоял перед пустыми кроватками моих щенков. На душе было муторно.
В темноте спальни Софья Гранецкая, зевнув, положила голову мужу на плечо и сонно спросила: — что будем делать, Айк? Алла плачет, ребятишки ничего не понимают, спрашивают, где папа. Вот уж от кого — кого, а от Олега я такого никак не ожидала! Всегда считала его идеалом отца и мужа, а он такое отчебучил.
Муж ревниво скосил на неё глаза: — а я?
— Что — ты?
— А я не идеал мужа и отца??
Софья обняла его поперёк груди, засыпая, пробормотала: — не то чтобы идеал, но близко к нему…
— Вот те раз, — растерянно сказал Айк, — а что во мне не так? — но жена уже спала, и он, усмехнувшись, пригрёб её потеснее к своему боку, размышляя о том, что Соне не надо бы сейчас волноваться, потому что она была беременной. Срок маленький, всего три месяца, но он уже переживал за неё.
Через три дня, ночью, в дверь спальни Гранецких тихо поскреблись. Чутко спящий Айк сдёрнул со спинки кресла лёгкие домашние брюки и, торопливо их натянув, вышел в слабо освещённый двумя ночными лампами холл. Перед ним неловко ёжилась и переступала босыми ногами Аллочка, придерживая у горла запахнутый халат. Виновато глядя на него, она прошептала: — разбуди, пожалуйста, Соню. Кажется, началось…