Фёдор усадил меня на широкое крыльцо и сам присел рядом, с восхищением оглядывая поляну с обступившими её могучими вековыми соснами, аккуратную баньку и небольшой сарай, едва заметную утоптанную тропинку, уводящую куда-то в лес. Мой звериный слух уловил вдалеке журчание воды: кажется, там был родник.
Аллочка тревожно осматривалась. Потом поднялась на крыльцо, толкнула дверь и скрылась в темноте сеней. Скрипнула дверь в избу, а вскоре жена вернулась, растерянно сказала:
— его нет. Может, на охоту ушёл?
Стоящий рядом с крыльцом Егор хмыкнул: — а изба-то не заперта! Нет, он где-то недалеко ходит. — Но я уже услышал шорох раздвигаемых ветвей и шаги по утоптанной земле. Хозяин появился из-за кустов шиповника с полным ведром воды. Остановился, с усмешкой глядя на нас:
— явились, значит. Так и знал, что тебя, Гошка, уговорят оборотня тащить! А тебя, Федька, как жена-то отпустила? Или решила отдохнуть без тебя?
Егор со смехом махнул рукой, подхватил ведро: — будет тебе, дед! Всё язвишь, не надоело ещё?
— А что ж, вот теперь у меня жилец появился, на нём буду язык-то оттачивать! — Прохор, по-прежнему с насмешкой посмотрел на меня. Я вежливо усмехнулся, пристально глядя ему в глаза. Прерывистый вздох жены заставил перевести на неё взгляд. Родная моя, как же ей тяжко приходится! Побледнев и прижав к груди сжатые в кулачки пальцы, она смотрела на хозяина и страх плескался в её глазах. Я потянулся и привлёк её к себе:
— ну что ты, моя хорошая, мы всего лишь знакомимся. — я смахнул слезинку с её щеки, ласково заглядывая в любимые глаза.
— Ты, Алла, не бойся за него, — было видно, что старику стало неловко перед расстроенной женщиной, — ступай домой, к детям. Через год придёшь. Ежели что смогу сделать, то сделаю. Ну, если не получится, то не обессудь. Эва, врачи какие умные, в институтах учатся, а всё не смогли тебе мужа на ноги поставить.
— Дедушка Прохор, а можно мне остаться? — она с надеждой смотрела на него, но тот насупился:
— это что же ты за мать такая, что на целый год хочешь детей бросить? Ничего твоему волку не сделается, поживёт у меня, лечить его буду, а ты только мешать будешь. Жалеть его станешь, слёзы лить… Домой ступай, вот весь мой тебе сказ! — он мрачно отвернулся и вошёл в избу. Фёдор крикнул ему вослед: — слышь, Прохор, мы тебе муку, сахар, соль и патроны принесли! Надо ли нет ли?
Старик снова вырос на пороге, усмешливо сказал: — ай да волчий вожак! Ай да Софья! Это ведь они велели мне гостинец нести?
— Они, — улыбнулся Фёдор, — да вот ещё жена Олега. Она вообще хотела и сыру, и колбасы копчёной для тебя прихватить, да мы отговорили.
— Ну, несите всё в сарай. Там у меня лари сколочены, в них складывайте. Сколь принесли-то?
— Так в мешках всё упаковано. Мы в лесу оставили, здесь недалеко. Сейчас сбегаем, живо доставим!
Оба наших помощника шустро рванули в лес, где под охраной парней были оставлены мешки с мукой, солью и сахаром, два ящика с патронами и большая канистра с керосином. Когда они скрылись в лесу, Прохор подошёл ко мне и, не успел я и глазом моргнуть, легко поднял меня, как ребёнка, на руки, и шагнул через порог. Аллочка упрямо двинулась следом. Я только головой покачал, когда он пристроил меня на широкую лавку под окном:
— ну и силушка у вас, Прохор Евсеич! Я ведь под сто килограмм вешу, а вы так, запросто…
— Дак это вы, городские, хлипкие да нежные, — гоготнул старик, — а мы, в тайге-то, и лес валить, и на медведя ходить, и плоты раньше-то вязали да сплавляли. Много какой тяжёлой работы было. У нас и бабы — не чета вашим, мягким да гладким. И лошадей в телегу запрягали, и рожали — как по-большому сходят… Да… — он задумался. Потом глухо добавил: — ну, и умирали, тоже. И бабы, и детки… Что уж плохое хвалить… Не женское это дело — тяжести ворочать. — Сидящая рядом со мной на скамье Аллочка вдруг расплакалась, крепко обняв меня за шею: — Олежек, целый год! Как я жить-то без тебя буду столько времени!
— Тихо, тихо, родная, не плачь, всё будет хорошо, — я целовал её горестно скривившееся лицо, стараясь успокоить её, хотя ни на что и не надеялся. Прохор, увидев в окно мужиков, тащивших мешки, выскочил на улицу, и мы вскоре услышали его зычный голос, распоряжавшийся в сарае.
Аллочка вытерла глаза и улыбнулась мне: — замучился ты со мной, Олежек, да? Реву всё время…
Я задохнулся от неожиданности, от стыда перед нею: — да что же ты такое говоришь-то, милая!? Это я повис на твоей шее тяжким грузом! Ты похудела, плохо спишь ночами, и ты себя же и винишь?
— Я тебя люблю, волчара, — её светлую улыбку я буду помнить всю жизнь.