Глава 27
Мы сидели за некрашеным, гладко выструганным до белизны массивным столом и пили чай из допотопного медного самовара. Вернее, пил Прохор, сладко жмурясь, дуя на чай в блюдце, которое он, не без кокетства, держал на растопыренных корявых, как корни дерева, пальцах. Я внутренне содрогнулся, глядя на них, потому что Прохор только-только закончил, как он важно сказал, “предварительную диагностику”. Сказал и сам засмеялся:
— во как! Понял, нет? Диагностику! Это ко мне лет пять назад шибко умный парень приезжал, всякие учёные слова говорил, всё меня выспрашивал — что да как я делаю. А я откудова знаю? Знаю, что так вот надо, а не эдак и всё. Он со мной неделю бился, — Прохор довольно ухмыльнулся и шумно отхлебнул из блюдца, пододвинул ко мне глиняную миску со свежим, тягучим, прозрачно-янтарным мёдом, — ты ешь медок-то, много от него всякой пользы, а тебе силы нужны будут. Ну дак вот, парень, значит. Всё писал, голову ломал, ручку грыз, а так ни с чем и уехал. Не смог я ему объяснить, как у меня получается людей лечить.
— Так ты, наверно, не всё ему рассказывал, — я осторожно потянулся ложкой за мёдом и скривился от внезапно пронзившей спину боли.
— Ну-ну, — Прохор скучающе кивнул в ответ на мою болезненную гримасу, — это ж я ещё тебя и не лечил, так, посмотрел только, с чего начинать. Вот завтра, с утречка и начнём, помолясь. А тому парню я всё сказал, что знаю. Сборы травные назвал, которые травы у меня с зимы оставались — все ему отдал. Он обрадовался, как дитё, да ведь травы-то тоже надо душой чувствовать. А ежели человек их не слышит, так и толку с них мало будет, а то и вовсе навредить можно, незнаючи-то.
Он ещё немного порассуждал об особенностях своего умения. Я старался внимательно слушать, поддакивал в нужных местах, но усталость брала своё, и Прохор, остро глянув на меня, клюющего носом, допил, наконец, свой чай и встал:
— давай-ко на боковую, Олег. Завтра у нас с тобой тяжёлый день будет.
Ох, день, и вправду, оказался тяжёлым. Это сейчас я, спустя четыре месяца, как-то притерпелся, привык к боли, с которой начинается каждый мой день.
Тогда, рано поутру, Прохор разбудил меня и велел встать на костыли, которые он притащил из сарая. Кое-как я добрёл до баньки, уже протопленной им. С его помощью я вскарабкался на среднюю полку и растянулся на животе, как приказал старик. Он долго и внимательно рассматривал мои шрамы, оглаживая спину шершавой ладонью, а потом, неожиданно, ткнул куда-то пальцем. Я взвыл от резкой боли, пронзившей меня и также мгновенно прекратившейся. На это Прохор одобрительно хмыкнул и сказал:
— благодари свою волчью судьбу, Олег. Вроде бы надежда есть. Главная жилка, что твои ноги двигать должна, не умерла. Но посмотрим, как дело дальше пойдёт. — и он принялся хлестать меня распаренным в кипятке веником. Сначала легко, поглаживая, а потом всё сильнее.
Я разомлел от пара, горячей воды и веника, лениво обдумывая его слова о “главной жилке”. Что ж, таёжному отшельнику, конечно, далеко до дипломированных врачей, да и названия всем частям человеческого тела у него свои, близко не соответствующие научным. Но для меня совсем не это было главным. В это утро, после его слов, у меня впервые забрезжила надежда…
С того дня моя жизнь превратилась в кромешный ад. Лишь ночами я немного отдыхал от пронзительной, до потери сознания, боли. Куда там ножевому ранению! За время службы в СОБРе, я дважды нарывался на нож, так уж получилось, я был к этому готов. Были и пулевые ранения, как без этого. Но ни одна рана не сравнится с мгновенной, как удар молнии и раздирающей на части, нестерпимой, нечеловеческой болью, которую вызывали грубые, корявые пальцы знахаря. Я рычал и скрипел зубами, временами срываясь на глухие вскрики. Прохор похохатывал и однажды сунул мне в рот оструганную сосновую палочку:
— на-ка, зажми зубами. А то кричи изо всей мочи. Здесь глухо, никто не услышит, не испугается. Давай, Олег, не терпи. — И я заорал. А потом потерял сознание.
Очнулся в избе, на своей постели, на кровати Прохора, на которой он всё равно не спал:
— на печи-то мне больше глянется, — пояснил он как-то мне, — кирпичи тепло долго хранят, отдают постепенно. Самый раз для стариковских-то костей.
Прохор пил чай, чинно прихлёбывая из блюдца. Хитро подмигнул мне: — ну что, очухался? Обедать будем, тебя вот только ждал. — Я осторожно сел на кровати, прислушался: боли не было. Опираясь руками на табуретки, перебрался к столу. Есть совершенно не хотелось, внутри всё постыдно дрожало. В выцветших глазах старика мелькнуло сочувствие и он впервые не пытался уколоть, задеть меня насмешливым словом: