— может, лучше построить ему новый дом? Небольшой, такой же, как был у него?
— Ничего ты не понимаешь, — буркнул Кытах Арбай, — та-то изба ему родная, обжитая. А новая будет чужой, неуютной. — Он хлопнул ладонью по столу: — ну? Ты не возражаешь, если мы поставим её у тебя в саду?
Ошарашенный, я кивнул, а Аллочка засмеялась: — точно! У нас участок большой, мы в дальний конец редко и ходим! Там скоро настоящий лес вырастет! Поставим там его избушку! И деду спокойно, и нам недалеко сбегать, посмотреть, что и как.
Помимо дома, мне пришлось заниматься пенсией Прохора, которую он не получал много лет. Когда вопрос, наконец, решился, он признался мне, что очень переживал из-за того, что пришлось стать нахлебником.
Избушку перевезли и собрали в дальнем конце нашего сада, заросшего черёмухой, берёзами и молодым сосновым подростом.
Множество людей хотели поучаствовать в устройстве Прохора Селивёрстова на новом месте. Он оказался очень уважаемым человеком в нашем городке. Приезжал народ и из Малой Ветлуги, предлагал свою помощь.
Когда избу, наконец, собрали, навесили дверь и очистили небольшую полянку от мусора и сломанных веток, Прохор прослезился. Отворачиваясь и неловко сморкаясь, он сказал:
— ну, уважили старика, теперь и умирать в своей-то избе не страшно!
Моя Радость, не церемонясь, обняла его, поцеловала в морщинистую щёку: — не надо умирать, дедушка! Ты нам с Олегом второй отец!
Он заморгал. Махнув рукой вошёл в избушку и захлопнул дверь. Мы все: я с Аллочкой, парни, которые участвовали в строительстве, двое ветлужских мужиков и подъехавший Айк остались стоять на поляне.
— Ну что же, — усмехнулся вожак, — на новоселье нас не пригласили, так что идём в гости к вам, Одинцовы. — Что все и сделали.
Идея с перевозкой избы из тайги оказалась замечательной. Старый отшельник воспрял духом, повеселел, а потом попросил меня купить ему телевизор. Он подолгу копался в саду и постепенно привёл его в порядок. Ребятишки старались улучить каждую свободную минутку, чтобы сбежать к нему.
Однажды, подходя к избушке, я услышал голоса и смех. В открытое окно я увидел сидящего на скамье Прохора, а напротив него — бабушку Софьи, Прасковью Агафоновну. На столе между ними стоял самовар и пахло мятой и мёдом. Я тихо повернулся и скользнул в ближайшие кусты. Зачем людям мешать? Им и без меня хорошо.
Как-то вечером мы с Аллочкой решили наведаться в ресторан. Такое с нами случалось нечасто, потому что жили мы, всё же, небогато. Но моя красавица-жена, после долгих раздумий, решилась купить себе обновку и долго вертелась перед зеркалом, так и эдак поворачивая головку и оглаживая шелковистую ткань платья. Вот тут-то я и объявил, что нам просто необходимо выйти в люди. Она с радостью согласилась и даже не хмурила гладкий лоб, подсчитывая грядущие расходы. Поцеловав, Аллочка вытолкала меня из спальни и принялась наводить красоту. Я не уставал ей удивляться, о чём не раз говорил. Такой красавицы, как моя Радость, ещё поискать, но она всё равно что-то рисовала на своём лице: какие-то тени, помада, тушь. В общем, с этим я давно смирился и терпеливо ждал, сидя на кухне.
Наконец мои ожидания закончились, и придирчиво оглядев меня с головы до ног, жена вышла на улицу, где и подхватила под руку. В ресторан мы отправились пешком, потому что был тёплый летний субботний вечер, народ лениво прогуливался по тротуарам, останавливаясь перед киосками с мороженым, улыбаясь знакомым, окликая ребятишек и поглядывая на темнеющее небо во всполохах далёкой грозы.
Внезапно нас окликнули: с другой стороны улицы нам улыбался Алёшка. Рядом с ним, держа его под руку, закусив губу и неуверенно глядя на нас, стояла Нора. Она пополнела, округлилась. Трое их щенков, две девочки и мальчик, крутились тут же, беспокойные и озорные, как и все волчата. Я знал, что только мальчик пошёл в отца и был обычным сибирским волком. Обе девочки родились полярными волчицами.
Я потянул Аллочку через дорогу, и она спокойно пошла навстречу бывшей ненавистной сопернице.
Улыбающийся Алёшка что-то спрашивал, я ему отвечал, но краем глаза наблюдал за женщинами. Они молчали, глядя друг на друга, а потом моя Радость протянула Норе руку, и они улыбнулись друг другу. Я с гордостью подумал, что моя жена — большая умница. Впрочем, я знал это и раньше.
Ночью мы долго не могли уснуть. За окнами лил тёплый летний дождь, временами гремел гром и молнии озаряли спальню. Я целовал тёплые сладкие губы, сжимая в объятиях податливое мягкое тело моей жены: — я люблю тебя, моя громкоголосая Радость! Люблю всю, от кончиков золотых волос до ноготков на мизинчиках ног! Ты моё счастье и жизнь, родная моя, ненаглядная…