Жилет поднял его на поверхность, но он глотнул мазута. Мазут мог попасть ему в глаза и в горло, ослепить его, задушить, утянуть на дно. Он услышал чей-то крик:
— Сюда!
— Помогите! — крикнул он, барахтаясь в мазутном пятне. — Помогите! — Его что-то задело. Труп, сидящий в воде. Труп стукнулся о него, голова безжизненно моталась. Бородатое лицо. Мазут, налипший на красивую бороду йоркширца, задушил его, когда он начал захлебываться.
— Сюда! — вновь донесся крик, но теперь он звучал тише и дальше.
— Сюда! — выдохнул он.
— Сюда, сюда! — ответил далекий голос, и он поплыл, тяжело загребая одной рукой, и понял, что теперь выберется, а вокруг в лунном свете он ясно видел других людей, которые плавали и отчаянно кричали, вскидывая руки, чтобы их увидели и подобрали. А потом над волной вырос плотик, соскользнул к нему, и он уцепился за веревки.
От его тяжести легкий плотик накренился на него, кто-то ухватил его за запястье, дернул и перетащил через толстый закругленный край.
— Ага, это номер первый, — сказал он. — А ну-ка, номер первый!
— А-а… — выдохнул он. — Боузли…
— Ага, Боузли.
— Все в порядке, Боузли. — И он совсем близко увидел их наклоненные над ним лица. Круглое угрюмое лицо Боузли и лицо Мейсона, санитара.
У Мейсона ладонь была окровавлена. Он поднял ее и начал рассматривать.
— Наверное, из вашей руки, — сказал он.
Мейсон начал расстегивать его бушлат, и он закрыл глаза, начал дышать ровнее и окончательно пришел в себя. Тут на другом конце плотика он увидел Джину. Она скорчилась под бушлатом, вцепившись в веревку. Залитая лунным светом, она сидела неподвижно и смотрела прямо перед собой, словно не понимая, почему то, что уже раз с ней случилось, теперь происходит снова.
— Нет, — повторяла она глухо. — Нет, нет. — И смотрела прямо перед собой, и ничего не видела.
— Джина, — окликнул он. — Джина! — Она не ответила. — Как она попала сюда? — спросил он.
— Я вытащил ее из капитанской каюты, — сказал Мейсон.
— Вы молодец, Мейсон.
— Я санитар при лазарете. И ни одной шлюпки. Ни нашей, никакой. Я обвязал ее веревкой.
— Веревку-то нашел я, — сказал Боузли, энергично работая веслами.
— Ты, Боузли, ты.
— Вот именно.
Мейсон закатал рукав свитера на его кровоточащей руке, и с его собственной ладони уже тоже стекала кровь.
— Плохо. Какая-то большая вена на сгибе, — сказал Мейсон. — У вас в руке щепка засела. Вы истечете кровью. Ну, попробуем. — И, расстегнув свой бушлат, Мейсон вытащил ремень из брюк, туго перехватил его руку чуть выше локтя, проткнул в ремне еще дырочку, затянул его, как жгут, и застегнул пряжку.
— Ну вот, — сказал он. — Потом придется его ослабить, сэр. Во всяком случае, насколько я знаю. Ведь я не врач. — И, ополоснув окровавленные ладони в воде за краем плотика, он продел его руку в рукав бушлата.
— Джина, — сказал он, — Джина! — И она чуть-чуть повернулась к нему все в том же оцепенении. Потом растерянно поглядела вокруг — на корвет, на небо, на воду, а потом снова на освещенную как днем воду, где плясали головы и люди кричали, плывя за вельботом, который отошел уже ярдов на сто.
— Джина, как вы себя чувствуете? — сказал он, передвигаясь ближе к ней.
— А? — сказала она смутно, не отрывая взгляда от воды. Внезапно она судорожно сжала его нераненую руку и привстала.
— Черт! Полегче, девушка! — крикнул Боузли, который греб, пытаясь отвести плотик подальше от борта корвета.
— Вон он! — закричала она, как безумная, указывая на корвет. В ярком лунном свете они увидели фигуру, повисшую на поручнях, фигуру, ясно различимую в этом свете, и, возможно, она узнала ссутуленные могучие плечи.
— Джетро, Джетро! — кричала она. — Джетро! — Но его голова все так же неподвижно свисала с поручня. Повернувшись, она сказала отчаянно: — Айра… не бросайте его там. Снимите его оттуда, Айра! О черт! Снимите же!
— Прыгай, Чоун, прыгай! — завопил Боузли.