Все ему стали доверять. Войдя в контакт с окружающими, он как бы включился в новую жизнь. Он обрел мир, почти свободу. И люди стали приезжать издалека, чтобы с ним встретиться.
Неторопливо добрел он до конца моста и на углу узкой улочки, где жил когда-то, прошел мимо двух мальчишек лет двенадцати. Оба прислонились к фонарному столбу. Один, в кожаной курточке, нагнал Кипа и, молча, разинув рот, засеменил рядом. У следующего фонарного столба Кип резко обернулся: глаза мальчишки так и сверкали от волнения.
— Вы — дядя Кип? — прошептал он, сдергивая с головы шапку.
— Дядя Кип?!
— Ну да, мой дядя Кип.
— А я тебя не знаю, сынок.
— Ну… — Мальчик запнулся, будто у него перехватило дыхание. — Вы же Кип Кейли, так?
— Твоя правда, сынок.
— Значит… значит, вы и есть мой дядя. — Мальчик смотрел на него, дрожа от любопытства. — Ох, здорово! — выдохнул он и, сжав шапку в руке, оскальзываясь на обледенелом тротуаре, помчался бегом к толпе возле дома и пробился сквозь нее.
Когда Кип Кейли подошел к длинному, растянувшемуся во всю длину улочки дому из красного кирпича, в толпе кто-то завопил. Две женщины в наспех накинутых пальто вышли ему навстречу.
— Эй, погоди минутку! — крикнул какой-то тип с фотоаппаратом. — Стой, где стоишь, вот так…
Вокруг Кипа собиралась толпа. Пока он беспомощно озирался, засверкали яркие вспышки. Его фотографировали. Он испугался, хотел убежать, но кто-то подхватил его под руку. Сыпал снег, лица людей будто выскакивали из снежной завесы, мокрые, сияющие, совсем незнакомые, но тут он увидел лицо мальчика в кожаной куртке.
Кип пытался овладеть собой, улыбнуться. Замахал рукой, крикнул:
— Веселого рождества всей компании!
— И тебе, Кип! — орали ему в ответ.
— Стой на месте! — крикнул репортер, и снова защелкали вспышки.
— Что все это значит? — спросил Кип.
— Это же твой день рождения!
— Еще чего! — Он пробился сквозь толпу, расталкивая тех, кто стоял на пути, метнулся к одной из дверей длинного кирпичного дома и распахнул ее.
В передней он навалился на дверь всем телом, запер ее на задвижку, пробормотал:
— Сюда я их не пущу.
Лицо у него было такое горестное, что мать и брат, ожидавшие в тесной гостиной у стола с обильным угощением, смешались. Они сделали всего несколько робких шагов ему навстречу. Мать, маленькая, полноватая, всегда такая тихая, боязливая, с голубыми глазами испуганной девочки. И брат Дэнис, куда ниже его ростом, поуже в плечах, худой, серьезный, рано лысеющий молодой врач. Вид у него такой, словно он вконец измотан долгой дорогой в медицину и стараниями отделиться от жизни Кипа.