— Но…
— Исчезни. Чтоб я тебя тут больше не видел! Гони обратно в свою лондонскую нору, и чем скорее, тем лучше.
— Но я не могу.
— Что значит не можешь?
У меня, как я уже говорил, лежала на устах печать молчания. Но Вустеры соображают в два счета.
— Не могу из-за Боко, — объяснил я ему. — Я хлопочу о нем в одном деликатном деле. Как ты, возможно, слышал, дядя Перси вздумал препятствовать его браку с Нобби, и я пообещал им обоим, что замолвлю за них словечко. Ну а для этого требуется, само собой, чтобы сохранялся статус… это самое… как его?
— Тьфу!
— Не тьфу, а кво. Вспомнил все-таки. Чтобы заступиться за эту парочку перед пусть и не родным, но дядей, нужен статус-кво, ясно?
Я лично считал, что дал исчерпывающее и убедительное объяснение, и потому сильно расстроился, увидев на его физиономии презрительную гримасу.
— Не верю ни единому слову, — произнес он грозно. — Ты должен замолвить перед дядей словечко? Да какой от твоего словечка может быть прок? Как будто твои разговоры могут хоть как-то на кого-то повлиять. Повторяю: убирайся отсюда. А не то…
Что именно тогда случится, он не уточнил, но так грозно вскочил на велосипед и нажал на педали, что всякие слова тут были излишни. Никогда еще не видел, чтобы человек так зловеще работал голеностопными суставами.
На ослабевших ногах я стоял и смотрел ему вслед, и в это время из-за поворота, с той стороны, где должен находиться «Укромный уголок», послышалось треньканье другого велосипедного звонка, и мне навстречу выехала Флоренс. Час от часу не легче, это уж точно.
В полную противоположность Сыру ее глаза сияли светом гостеприимства. Возле автомобиля она спешилась и одарила меня приветливой улыбкой.
— Ах, Берти! Вот и ты. А я только что занесла цветы тебе в «Укромный уголок».
Я поблагодарил, но сердце у меня неприятно сжалось. Не понравилось мне, что она мне так улыбается, и не понравилось, что она не жалеет трудов, рассыпая цветы на моем пути. Тут чувствовался какой-то избыток дружелюбия. Но потом я прикинул, что раз она помолвлена с Сыром, значит, я могу ничего не опасаться. Ведь как бы там ни было, но ее папаша женился на моей тете, и мы теперь вроде как двоюродные, и не обязательно приходить в панику от обыкновенного проявления родственного радушия. В конце-то концов, если разобраться, кровь родная — не водица.
— Страшно мило с твоей стороны, — говорю. — А я тут только что болтал с Сыром.
— С сыром?
— С твоим женихом.
— Ах, с д’Арси. Почему ты зовешь его сыром?
— Прозвище такое. Со школьных времен. Мы ведь с ним вместе учились.
— Да? Тогда ты, может быть, мне ответишь, всегда ли он вел себя так по-идиотски, как сегодня?
Это мне не понравилось. Не похоже на язык любви.
— В каком смысле ты употребила выражение «по-идиотски»? — спросил я.
— Как единственное, которое подходит для человека, которому богатый дядя хочет и даже жаждет оказать протекцию, а он сознательно предпочел стать деревенским полисменом.
— А почему это он? — не понял я. — Зачем ему становиться деревенским полисменом?
— Говорит, что каждый мужчина должен стоять на собственных ногах и самостоятельно зарабатывать на хлеб.
— Смотри какой сознательный.
— Вздор.
— Ты не считаешь, что это его характеризует с наилучшей стороны?
— Не считаю. Я считаю, что он ведет себя как совершенный болван.
Мы помолчали. Было ясно, что поведение Сыра вызывает болезненную реакцию и надо как-то поддержать молодого стража порядка. Ибо, вы же понимаете, очутившись снова лицом к лицу с этой особой, я оставил всякую мысль организовать движение «За спасение Чеддера по прозвищу Сыр».
— По-моему, эта история должна бы тебя радовать. Как доказательство, что вот человек, у которого есть душа.
— Какая душа?
— Благородная.
— У него вообще нет никакой души выше этих ужасных, грубых форменных башмаков, в которых он ходит. Ослиное упрямство, и больше ничего. Я ему сто раз втолковывала. Родной дядя хочет, чтобы он выставил свою кандидатуру в парламент, и готов оплатить все предвыборные затраты и в дальнейшем всегда оказывать ему щедрую финансовую поддержку, но нет, уперся, как мул, и твердит, что надо стоять на собственных ногах. Мне все это осточертело, просто не знаю, что делать. Ну ладно, до свидания, Берти, мне пора, — внезапно заключила она, словно не в силах больше разговаривать на эту больную тему, и покатила прочь, а я только тут вспомнил, что у нее сегодня день рождения и у меня в кармане брошь, которую надо было передать ей в подарок от тети Агаты.