Это — безмерная райская сладость,
это — река блаженства и счастья,
Это — как самый душистый мёд,
это волненьем пронзает сердце,
Если мужчина в богатом доме,
где много юных, нарядных жён,
Пленительных, жаждущих игр любовных,
в беспечных забавах проводит дни.
ПРАДЬЮМНА
Прекрасная, кто этот друг Камадэвы,
кто ты, луноликая — море счастья,
Чьё сердце так чисто, а груди набухли,
подобно лобным буграм слона?
И что за тягчайший обет он сдержал
в жизни былой, если ласк твоих роскошь,
Раскованных, жар его страстный смягчивших
именно в нём свою цель нашла?
САМКАРШАНА
Ту рябь возбужденья, что грудь покрывает
счастливца в объятьях юной подруги,
Люди напрасно — так я полагаю —
«гусиною кожей» шутливо зовут.
Думаю я, что пупырышки эти —
следы от бесчисленных стрел Камадэвы:
Их извлекли из плоти мужской
магниты круглых, набухших грудей.
НЕИЗВЕСТНЫЙ ПОЭТ
Ночь была глубока, лампа ярко светила,
а мой милый поистине был знаток
Всех чудесных приёмов, любовных обрядов,
что умеет горячая страсть возбудить.
Но, подружка, все ласки его поневоле
были медленны, скованы были движенья,
Потому что кровать беспрерывно скрипела,
как от злобы зубами скрежещущий враг.
ВИДЬЯ
Как вам завидую, подруги!
Всё-всё вы помните, что было
У вас с любимыми: их просьбы,
смех, ласки, нежные слова...
Со мной не так: едва мой милый
развязывать начнёт мой пояс,
Клянусь, что с этого мгновенья
не помню больше ничего.
МАНОВИНОДА
Бурной пучиной, в чью глубь их сердца погрузились,
были искусные ласки двух слившихся тел, —
Этот прибой нарастал с каждым страстным движеньем,
с каждою новой открывшейся тайной любви.
Что же ещё можно было бы им пожелать,
что в этот час оставалось им, юным счастливцам?
Лишь забытьё да истома притворной разлуки,
созданной тенью устало смежившихся век.
МАНОВИНОДА
Склонённый взор, прелестный изгиб
тонкого края приподнятой брови,
Ручей её слов, озарённых улыбкой,
от милой застенчивости чуть невнятных,
Как счастлив тот, кто приветствовать рад
такую оленеглазую гостью,
Кто нежность и ласки её встречает
гостеприимно взволнованным телом.
НЕИЗВЕСТНЫЙ ПОЭТ
Дыханье шипящее, полузакрытые веки,
чуткая кожа в пупырышках от возбужденья,
Блестящие бусинки пота — от всей души
эти чудесные признаки страсти славлю.
Славлю я эти пленительные превращенья
оленеглазых красавиц в дивные миги
Сладостных соединений — те знаки отличья,
которые щедро им Бог любви раздаёт.
СУРАБХИ
Вот снова зарделась она от смущенья,
потом засмеялась и, чуть отдохнув,
Свой прерванный труд продолжает любовный,
и как в этот миг прелестна она,
Как ярок узор на челе увлажнённом,
как локоны вьются, на лоб ей упав,
Когда, над счастливцем склоняясь, решит
любимая с ним поменяться ролями.
КШЕМЕНДРА
Удары со всех сторон получая
в этой безумной любовной битве,
С телом, покрытым в порывах страсти
рубцами от жадных ногтей и зубов,
Она бы, конечно, давно погибла,
если бы страстно, большими глотками
Снова и снова небесную сладость
из уст возлюбленного не пила.
БАНА
Пусть вечно сыплются, счастливец,
тебе на грудь дождём душистым
Пучки жасмина из причёски
подруги сладостной твоей,
Пусть вечно падают они
из локонов её чудесных,
Растрёпанных в порыве страстном
твоей настойчивой рукой.
ВИРЬЯМИТРА
У ланеглазой, смеющейся сладко,
стали ещё пленительней щёки,
Когда с них грим разноцветный стёрся
за время жаркой любовной битвы, —
Гладки, нежны они, словно стебли
сахарных тростников поспевших,
В стыдливом румянце они и в свежих
следах от ногтей желанного друга.
АМАРУКА
То рукой, трепещущей от смущенья,
вновь спешит одежды свои найти,
То, бросая цветы из своей гирлянды,
хочет пламя светильника потушить,
То, смеясь от стыда, заслоняет ладонью
мужнин взор, чтоб не видел её наготы, —
Всё милей, всё пленительней стройной невесты
милый облик в час торжества любви.