НЕИЗВЕСТНЫЙ ПОЭТ
Отогнать пытаясь несносных москитов, жгущих
уголки покрасневших глаз, обозлённый буйвол
Головой рогастой трясёт и, жарой измучен,
забредает всё глубже в густую озёрную воду.
Толстый, мокрый жгут болотного мха он поддел рогами,
и струится вода по его воспалённым векам,
А затем он по самые ноздри в озеро входит,
раздраженье прошло, задремал круторогий буйвол.
БАНА
Слон возвещает приход обжигающих дней,
из хобота спину и грудь себе поливая.
Деревья прибрежные — в полосах свежей грязи:
буйволы тёрлись боками об их стволы.
А солнце всё жжёт, — и самые жадные звери,
любители крови, губители ланей лесных,
Сейчас, изнурённые, — только бы зной пережить! —
в пещерах попрятались, в логовах горных ущелий.
БАНА
Пыль дорожная путнику ноги жжёт,
и не только ступни болят — даже икры.
Буйвол топчется там, где весной был пруд,
средь остатков воды и гибнущих рыбок.
Глаз не сводит гиена с джа́таки красной —
жаждет крови! А птицы слетелись в гнёзда,
В тростниках да колючих кустах — и молчат:
от жары все жилки в их горлах вздулись.
МАДХУШИЛА
Гребешок из махровых жасминов удобно уселся
в косах тугих, ещё свежих после купанья,
Ожерелье из влажных, блестящих цветов олеандра
проливает прохладу на разгорячённую грудь,
А цветущей акации веточки гибко свисают
из-за края обеих раковин нежных ушей, —
Так обильное лето эмблемы свои раздаёт
всем прелестным частям молодого женского тела.
НАРАЯНАЛАЧЧХИ
Летний зной размыкает страстно-тугие объятья
всеблагого Нараяны и светозарной Шри, —
Задремали они, на волнах океана качаясь,
во дворцовых покоях, с чьих стен стекает вода,
И уже ничто не мешает жестокому солнцу,
жарить лунный круг, всей былой красоты лишённый,
Будто это — блин, подгорающий на громадной,
на огне раскалённой глиняной чаше небес.
ЖЕНСКИЕ ОБИДЫ
АМАРУКА
Пускай глаза мои дрожащие свой взор
прочь отведут, когда на них он глянет,
Пусть бедный поясок развяжется, пусть платье
от вздоха тяжкого порвётся на груди,
Я всё равно теперь ни слова не скажу
лжецу, что был души моей усладой.
Вот лишь за сердце за своё боюсь —
не разорвётся ли от этого молчанья?
ПРАДЬЮМНА
Наша любовь лишь бровями когда-то сердилась,
и самым большим наказанием было молчанье,
Улыбка мольбу о помилованье означала,
прощанье же ниспосылалось одним только взглядом.
Смотри же, как ныне разладилась наша любовь:
сейчас ты в отчаянье передо мной на колени
Упал, умоляя простить, но сердце, злосчастное сердце
упрямится — гордость не может свою побороть.
ХИНГОКА
Обманщик, негодяй! Уже ты заключил
меня в объятия горячие... Но вдруг
Услышал, как вблизи чеканный поясок
бренчит на бёдрах у моей подружки.
И сразу круг твоих объятий ослабел...
Кому ж теперь пожалуюсь на это?
Да станет ли меня подружка слушать,
от яда слов твоих медовых опьянев?
АМАРУ
«Пусть сердце рвётся хоть на сто частей,
пусть от любви проклятой вся иссохну,
Дел больше никаких иметь я не желаю,
с таким изменником, с таким лжецом!»
Так резким голосом она твердила гневно,
но, всё ещё бранясь, растерянно глядела
Глазами — чуткими газельими глазами,
как удаляется любовник молодой.
ДИМБОКА
Прерви своё молчанье, дорогая,
слух жаждет пить нектар твоих речей,
И взор свой подними, чтоб снова мир
наполнился сияньем синих лилий.
Прости меня, свой гнев смени на милость,
твой верный раб ни в чём не провинился,
О да, не стоит он твоей любви,
но он и гнева твоего не стоит!
ГОНАНДА
Подруга милая, ты своего дружка
на подозрительной поймала оговорке —
Чужое имя женское назвал он,
так пусть не думает отделаться хитрец
Учтивым оправданьем, извиненьем,
о нет, свою вину искупит этот плут
Лишь длительным тюремным заключеньем
в цепях, в ярме — в объятиях твоих.