Александр Михайлович Бруссуев
Радуга 1
Он будет судить вселенную по правде,
и народы — по истине Своей.
Псалом 95:13.
Я сделан из бунтарского огня
Из силы и могущества горений.
Я — из удач сегодняшнего дня,
Но больше, к счастью, все же из падений.
Посвящаю семье, близким и друзьям, живым и мертвым.
Вступление
Вода шевелилась очень лениво: то вздымалась волной, какой-то скособоченной, то проваливалась настолько низко, что даже было непонятно, почему не обнажалось дно. Системы колыхания не было никакой. Впрочем, оценить неправильность такой вот природы вещей не мог, пожалуй, никто.
Вдоль берега двигалась осклизлая туша гигантского слизняка, расталкивающая валуны и исторгнутые водой топляки. За ней оставалась полоса придавленной земли и песка, щедро испачканная неприятными на вид и дурными по запаху выделениями.
Слизняк, высотой под три метра, ехал своей дорогой, нисколько не отвлекаясь на всю окружающую среду, поедая всякую дребедень, попадающую под одну мощную ногу, как под гусеницу танка. Там был рот. И все остальное тоже было там. Лишь только несколько рогатых выростов на передней поверхности туловища, вероятно сенсоров направления и обнаружения препятствий, да дыхательно-выдыхательное отверстие. Не самая симпатичная тварь.
Те, что были на внешний вид привлекательнее, ожесточенно поедали друг друга: у большинства из них были очень работоспособные зубы. В воде клацали челюстями, сплевывая водоросли, достаточно большие щуки, с неба камнем падали продолговатые и кривокрылые бакланы. Если бы они попадали на землю, то неминуемо бы разбились, но инстинкт был против такой смерти — и они, преодолев под водой десяток-другой метров, взмывали снова ввысь, энергично заталкивая в себя несчастных щук меньшего размера, каких-то каракатиц или облагороженных плавниками крабов.
В недалеком лесу забавлялись убийствами себе- и несебеподобных существ мускулистые хвостатые кошки с вытянутыми мордами. Хвостами они запросто могли цепляться за сучья деревьев и висеть себе в удовольствие, выпуская из подушечек лап когти самого зловещего вида. Были еще сухопутные кальмары, ловко скачущие с дерева на дерево.
Да кого только не было!
Нормальных животных не было. Тех, что скакали и бодались, чесали бока о стены сараев, вылизывали себе под хвостами, выли на луну, дрались перед показано равнодушными самками, бегали по чащам и пустыням. Куда-то все они подевались.
А еще не было людей.
Точнее, люди уже появились, но буквально месяц и одну неделю назад. Ходили, испуганно озираясь по сторонам, поедаясь непринужденными мутантами, активно уничтожаясь себе подобными, вырождаясь с ужасающей быстротой. Людям не было места под этим солнцем.
— Вот она — Андрусовская пустынь, — не оборачиваясь, сказал коренастый мужчина средних лет. Коротко стриженный, одетый в свободного покроя серые штаны с множеством карманов, запыленные «найки» и свитер с капюшоном. За спиной у него был рюкзак снабженный алюминиевой рамой, в руках — автоматическая винтовка М — 16. Он только что вышел на опушку леса, оставив за спиной могучий ствол гигантской ели, держась почти вплотную к похожим на колючую проволоку кустам.
— Слава тебе, Боже, — сказал ему другой человек, осторожно выглядывая из-за плеча товарища. — Я уж думал, к Ладоге нам никогда не добраться.
— Мальчики, говорят, над любым монастырем, даже разоренным, на веки вечные ангел стоит, — произнес женский голос. — Просто его никто не видит. Но он нам поможет, потому что мы о нем знаем.
— Sensual sensation, — добавил еще кто-то.
— Еще бы не сожрал никто, — хмыкнул еще один путник. — Ну что за жизнь!
Люди не торопились выходить из леса, самый первый человек почти не шевелился, одними глазами осматриваясь по сторонам. Камни, для непосвященного — просто валуны — на самом деле останки Андрусовского монастыря, сгинувшего в далеких средних веках прошлой жизни, выглядели точно так же, как и неведомое количество лет назад, когда люди еще не знали, а точнее, не хотели знать, что за все грехи придется платить.
Рухнула очередная Вавилонская башня, на сей раз разделив людей не по языковому признаку, не по достатку и степени власти. И разделение это было очень тяжким.
1. Саша Матросова
Саша Матросова из всех благ жизни предпочитала минимум: огромную зарплату, шикарный двухсотсильный автомобиль, квартиру в пентхаусе на Конногвардейском бульваре Санкт Петербурга, свободный доступ на Лазурный берег в любое время и неограниченный кредит в Prado. Очень гламурно.
Реально же все было просто.
Бабушкин дом неподалеку от Выборга, совсем старый, но обновленный нижними венцами и крашеной крышей, с биологическим туалетом и приносимой водой. Заросшая камышом небольшая бухточка, где соседствовали две лодки: их, и режиссера Ростоцкого, того самого, что «И на камнях растут деревья». После нелепой смерти сына Андрея режиссер прожил совсем недолго (на самом деле отец, Станислав Ростоцкий умер в 2001 году в 79 лет, Андрей же погиб в 2002 в свои 45), но дом их остался, осталась и лодка.
Дочка, растущая с вызывающей приступы страха перед неизбежной старостью быстротой. Маша — вот и все наследство, если не считать звучной фамилии, оставленное сгинувшим в неизвестности мужем.
Машина, не бог весть какая, но уютная и надежная, наверно даже дорогая — Toyota RAV 4 с механической коробкой передач. Во всяком случае в полтора раза дешевле можно было приобрести корейскую машину, или в два раза дешевле — китайского урода.
Все это в совокупности и составляло ни много, ни мало, а самое настоящее счастье. Остальное — суета и томление духа.
Просто на остальное не хватало ни сил, ни желаний. Какой уж, к чертям собачьим гламур. Специфика работы.
Когда-то Саша закончила институт Советской Торговли, ЛИСТ, по тогдашней аббревиатуре. Распределение в недалекий от Питера Петрозаводск удалось обойти всеми правдами-неправдами. Она осталась работать дома. Волею случая сделалась ревизором. За это ее все очень любили.
Прекрасно отдавая отчет в своей не самой интересной внешности, Саша скептически относилась к ухажерам из универмагов и торговых баз. Она не была язвительна, не создавала имидж заносчивости, ни на секунду не пыталась выставить себя этакой страдалицей, махнувшей на себя рукой. Она осталась самой собой, какой ее помнили не только сокурсники, но и школьные товарищи. Определенные материальные блага, извлекаемые из своей профессиональной деятельности, очертили круг общения, который ее нисколько не тяготил. Она могла легко поболтать о том, о сем с былым школьным хулиганом, кое-как освоившим обязательное среднее образование, верхом карьерного роста которого была служба в стройбате в должности старшего каменщика, а теперь промышляющего грузчиком на задворках вино-водочного магазина. И ничего страшного, что зубы у собеседника, несмотря на не столь преклонный возраст, уже были через раз, и матерная связка слов была столь же привычна, как звук «Э» у пыжащихся перед аудиторией начальствующих субъектов. Пять минут беседы — всего лишь дань уважения уходящему за грань реальности детству. Также непринужденно она могла беседовать и с работником торгпредства в капиталистической Финляндии. И даже, потратив два года на упорное самостоятельное обучение английского языка, Саша научилась поддерживать диалог со случившимся иностранцем, очень уместно вворачивая «by the way», «are you kidding» или «depending of situation».
Любовь тоже, конечно, случалась, но она не носила характер кратковременного помутнения рассудка или длительного сумасшествия. Унижать себя не было ни малейшего желания, не соотносясь даже с тем фактом, что каждый день приходится видеть себя в зеркале, и даже не один раз.
Потом наступили девяностые годы, и во власть полезла всякая дрянь.
Саша прекрасно осознавала тот факт, что прорвавшиеся к государственной кормушке и оставшиеся при этом в живом виде люди через десяток лет привнесут в устои передовой мировой державы гниль, распад и разложение. Барыги, занявшие руководящие министерские, губернаторские и прочие посты, как бы пронырливы они ни были в вопросах приспосабливаемости и выживания, дальше сегодняшнего дня смотреть не могли. Надуваясь желчью, они не понимали, что в державной хронологии их дееспособный промежуток времени — не более, чем настоящее, пусть и длящееся годами. Будущее, не говоря уже о старательно извращаемом прошлом — уже было за гранью их понятия. Такова природа мрази.