Не доверяя зрению, нагибаюсь и щупаю руками пол — да, действительно, мокрый, свежевымазанный. Осознаю свое поражение и отправляюсь домой спать.
Долго спал я в то воскресное утро. Когда встал, народ уже толпился вокруг избушки, любопытные заходили и выходили из нее. Ждали священника. Я тоже, напустив на себя смиренный вид, зашел в избушку и обомлел: пол ее как был старый, покрошившийся, в яминах, так и остался. Никто его не вымазал. А в углу вместо потемневшей стояла точно новенькая, поблескивающая икона. И не грозный, а ласковый лик смотрел мне прямо в глаза.
Как иногда приходит помощь
Наша станица построена на том самом месте, где раньше стояла деревянная крепость.[31] По указу царя Алексея Михайловича крепость ставил иркутский воевода — ставил между Иркутском и Монголией, чтоб от набегов оградиться. Когда выстроили, служилых казаков туда нагнали на поселение. А народ-то воеводы без женщин шибко заскучал. И повелел тогда царь Алексей Михайлович собрать гулящих девок и в ту крепость направить казакам в жены.
Не думайте, что «гулящие» — это плохие девки. В то время слово «гулящая» означало просто «незамужняя», значит, свободная.
И зажили казаки, семьями обзавелись, землю стали обрабатывать — от них-то и наша станица пошла. Но вот беда случилась в то время: вышел из Монголии с десятитысячным войском князь ихний и обложил крепость со всех сторон. Он и не пытался штурмовать крепость, зачем, когда можно измором взять.
Прошел месяц, другой — уже в крепости продукта мало осталось, а к наступлению зимы голод начался: все, что там живое было — даже лошадей — съели. Несколько раз посылали гонцов к иркутскому воеводе, чтоб помощь дал, но монголы всех тех гонцов переловили. И настал такой день, что дальше уже держаться невозможно, — голод доконал. Но сдаваться монголам никто не хотел. Собрались все вместе и приняли решение: быть этому дню последним, держаться до наступления ночи. Ночью же все, и стар и мал, мужья и жены с детьми, должны собраться на пороховом погребе и ровно в полночь этот погреб взорвать, чтоб всем тут вместе смерть принять.
И прошел этот день, настала ночь, и защитники крепости уже стали готовиться к своему последнему часу, как застучал в крепостные ворота промчавшийся через осаду всадник на взмыленном коне. Его впустили и он объявил, что послан иркутским воеводою, чтоб сказать осажденным, что идет он с большим войском и обозом хлеба на выручку и чтоб осажденные, когда воевода ударит с тылу, сделали вылазку из крепости. Ну, тут все оживились, обрадовались, не знают, на какое почетное место гонца посадить. Но тот отнекивается и просит его незаметно из крепости выпустить, так как должен он обратно к воеводе явиться и доложить. Его выпустили, и он исчез в темноте ночи.
Настало утро, и осажденные увидели, что монголы навьючили верблюдов и потянулись в степь, снимают осаду; стало быть, учуяли приближение большой рати. А к полудню и воевода с войском и хлебным обозом подошел. Вот тут-то и пошло ликование — сколько радости было! И хотели спасенные того всадника отыскать, который их предупредил о приближении войска воеводы, возблагодарить хотели, но нигде не могли его найти.
Тогда спросили воеводу. Но тот ответил: «Ничего не знаю. Никакого гонца я к вам не посылал».
Переглянулись тогда казаки, замолчали. А один вдруг и говорит: «Припоминаю я, что где-то видел этого гонца раньше». Тут и другие заговорили, что лицо гонца им вроде знакомо. А потом чуть ли не разом признались, что видели на иконе, и назвали имя чтимого всей Русью святителя.[32]
В ознаменование этого чуда и чтоб потомки, близкие и далекие, знали, что не бывают люди брошены в беде, если защищают правое дело и остаются ему верны до конца, постановили казаки ежегодно праздновать торжественным богослужением день Алексея Божьего Человека.[33]
Эту быль душной летней ночью поведал мне в 1947 году в Шанхае сибирский казак, потомок тех самых защитников крепости.
Каменные здания гиганта-города, этого изъязвленного всеми пороками цивилизации лица капиталистического мира Китая, излучали на улицу накопившийся в них за день зной — было жарко.
Бездомная нищета, подстелив под себя газеты, вповалку спала прямо на уличном асфальте переулка. В городе золотого тельца, где все покупалось и продавалось, в городе воров, проституток, игорных домов, разврата и наркомании было так странно слушать быль о героизме, о верности долгу до конца и чудесной помощи.
Мне стало легче дышать, словно донесся до меня аромат далеких сибирских лесов.
Нелегальный врач Сихотэ-Алинских гор
В 1948-50 гг. в Приморье, в Уссурийском крае, в горах Сихотэ-Алиня, севернее Сучанских угольных копий служил в пограничных войсках офицер. В силу некоторых обстоятельств, мы не назовем его настоящего имени, а ограничимся псевдонимом Григорьев.[34] Его постигло несчастье — стали отекать ноги. Обращался к местным врачам, побывал на разных курортах — не помогло. Отечность еще более усилилась и вместо обычных брюк пришлось ему носить специально сшитые широченные шаровары. И тут прослышал он от местных охотников, что живет в тайге, не очень-то далеко, старец, который чудесным образом вылечивает всех, кто к нему обращается. И захотелось Григорьеву побывать у него. Но одно обстоятельство долго его удерживало: как же ему, образованному офицеру, интеллигенту, обязанному пресекать суеверия, обращаться к знахарю.
Да и начальство за это по головке не погладит. Долго сомневался Григорьев, но наконец решился. Отыскал среди своих солдат знающего дорогу к старцу и поехали.
Долго пробирались таежными дорогами. Наконец на поляне среди леса увидели дом, окруженный пчелиными ульями. Не пришлось стучаться в дверь, хозяин, человек неопределенного возраста, сам вышел к ним навстречу со словами: «Знаю, зачем приехали», и повел офицера в дом. Там он достал большой глиняный горшок, насыпал в него какой-то травы, залил водой и поставил в печь томиться. В избе было опрятно, пахло травами. Беседовали. Когда зелье в горшке поспело и слегка остудилось, старец велел Григорьеву закатать шаровары и опустить в горшок ноги. Прошло какое-то время, и старец сказал: «Теперь довольно. Все будет хорошо. Поезжай домой».
От какого-либо вознаграждения лекарь категорически отказался. И действительно, не прошло и недели, как ноги Григорьева приняли свой прежний, нормальный вид. Удивлялись сослуживцы внезапному выздоровлению Григорьева, спрашивали, что и как.
Офицеру пришлось признаться, что вылечил его таежный лекарь. Гарнизонное начальство отнеслось к случившемуся с пониманием и благожелательством, и таежный врач оставался бы непотревоженным, если бы не местная милиция. У нее накопились сведения, что старик — колдун, чернокнижник, и у него хранятся запретные книги. Было принято решение эти книги изъять. Для этого снарядили экспедицию в составе лейтенанта и двух милиционеров, которые на подводе поехали упомянутыми таежными тропами к лекарю. Но приблизительно на полдороге произошло нечто неожиданное.
На лесной тропе перед подводой с милиционерами появился бородатый охотник с винтовкой в руках. Взяв лошадь под уздцы, остановил словами:
— Вы заблудились — не туда едете!
Те было стали возражать, но, оглянувшись, увидели, что из-за деревьев на них смотрят дула винтовок.
Правда, винтовки не нацелены прямо на них, они в руках охотников наготове, чтобы вскинуть к плечу и выстрелить. Милиционеры хорошо знали, что эти стрелки без промаха бьют белке прямо в глаз. Они догадались, что наступил драматический момент и благоразумие требует не вступать в пререкания. Стало ясно, что если попытаются продолжать путь, то из-за деревьев раздадутся ровно три выстрела, и их не станет. Между тем стоящий на дороге бородач пояснил: «Возвращайтесь назад. Второй раз вам никто дороги не покажет».
33
Выбор дня Алексея Божьего Человека заставляет думать, что это и был опознанный святитель, но полной уверенности в этом нет. Краеведы могли бы, покопавшись в архивах г. Иркутска, установить название крепости и, может быть, и имя.