— Так ты только познакомилась с ними, да? — сказал он. — Я вижу, ложь у тебя в крови. Не думаю, что ты получила ее в наследство от меня.
Иветт, наполовину отвернув безразличное лицо, подумала об откровенно лживом лице Бабули. Но ничего не ответила.
— Что заставляет тебя ползать вокруг подобных пар? — усмехнулся отец. — Неужели для тебя в мире не достаточно порядочных людей? Любой мог бы подумать, что ты как заблудившаяся собака, вынуждена вертеться вокруг непорядочных пар, потому что порядочные не захотели бы иметь с тобой дела. Не получила ли ты по наследству что-нибудь похуже, чем ложь в крови?
— Что я могла получить худшее, чем ложь в крови? — спросила дочь.
На его глазах сейчас проявлялись ее бесстыдство и испорченность, которые скрывались в ее девственном, нежном, птичьем лице. Та — Которая — Была — Синтией, тоже была такой: подснежник. У него начинались конвульсии садистского ужаса при мысли, какой могла быть настоящая испорченность Той — Которая — Была — Синтией. Даже его собственная любовь к ней, которая была страстью рожденного трусом, казалась ему страшной испорченностью. Так какой же должна быть свободная любовь?
— Ты сама знаешь лучше всех, что унаследовала, — усмехнулся он. — Но тебе следовало бы постараться поскорее обуздать себя, если ты не намереваешься закончить свои дни в приюте для преступно-помешанных.
Холодная неподвижность овладела ею. Была ли она ненормальной, одной из полупреступных ненормальных? Эта мысль заставила ее чувствовать себя холодной и безжизненной.
— Почему? — спросила она, бледная и оглушенная, оцепеневшая и холодеющая от страха. — Почему преступное помешательство? Что я сделала?
— Это секрет между тобой и твоим Создателем, — зло пошутил он, усмехнувшись. — Я не стану об этом спрашивать. Но определенные наклонности заканчиваются преступным помешательством, если они не обузданы вовремя.
— Ты имеешь в виду знакомство с Иствудами? — после паузы задала вопрос Иветт, онемевшая от испуга.
— Имею ли я в виду, что не следует вертеться около таких людей, как мисс Фассет и отставной майор Иствуд, человек, который уехал с женщиной, старше его, ради ее денег? Конечно, да!
— Но ты не смеешь так говорить! — крикнула Иветт. — Он исключительно простой человек, очень хороший и честный.
— Он, по-видимому, такой же, как ты, да?
— Ну, в общем, я думала, да, я думала, что тебе он тоже понравится, — сказала она просто, с трудом понимая, что говорит.
Пастор попятился в занавески, как если бы девочка угрожала ему чем-то страшным.
— Замолчи сейчас же, — огрызнулся он, жалкий. — Не говори больше ничего. Ты сказала слишком много, чтобы очернить себя. Я не хочу больше слышать все эти ужасы.
— Но какие ужасы? — настаивала она.
Самая наивность ее непосвященной невинности отталкивала его, пугая еще больше.
— Ничего больше не говори! — произнес он низким сипящим голосом. — Но я убью тебя до того, как ты пойдешь дорогой своей матери.
Она посмотрела на отца. Он стоял на фоне бархатных занавесей своего кабинета, с желтым лицом, обезумевшими глазами, как у крысы, полными страха, ярости и ненависти. И цепенящее морозящее душу одиночество охватило ее. Для нее тоже все потеряло смысл.
Было тяжело нарушить холодную белую тишину, окутавшую комнату. В конце концов, Иветт посмотрела на отца. И вопреки ее воле, ее сознанию, в ее молодых, чистых, несчастных глазах засквозило презрение к нему. И он ощутил его, как знак раба на шее.
— Ты имеешь в виду, что я не должна общаться с Иствудами? — спросила она.
— Ты можешь общаться с ними, если хочешь, — усмехнулся он. — Но, если будешь делать это, тебе не придется общаться со своей Бабулей, тетей Сисси и Люсиль. Я не могу допустить, чтобы они были осквернены. Твоя бабушка была самой верной женой и преданной матерью на свете и однажды уже перенесла потрясение от стыда и отвращения. Она никогда больше не будет подвержена подобному. Я уж об этом позабочусь.
Иветт слушала все это вполуха, смутно понимая, что он от нее хочет.
— Я могу послать записку и сказать, что ты не одобряешь нашего знакомства, — тихо сказала она.
— Делай так, как считаешь нужным. Но помни, что ты должна выбирать между чистыми людьми, уважением к почтенному незапятнанному возрасту твоей Бабули, и людьми, которые не чисты ни умом, ни телом.