Глубокая безнадежность лишила ее сил возмущаться. Бережно, мудро сохраняя остатки привязанности Урсулы, она уехала в Лондон, покинув любимую девушку.
Через две недели письма Урсулы приняли снова оттенок нежности, в них зазвучала любовь. Дядя Том приглашает ее погостить у себя. Он работает на постройке новых больших рудников в Йоркшире. Может быть, Винифред поедет вместе с ней?
Урсуле пришла мысль выдать Винифред замуж. Она решила, что дядя Том будет подходящим мужем для нее. Винифред угадала ее намерение и ответила согласием на поездку в Виггистон. Теперь ей ничего не оставалось делать, как подчиниться судьбе. Понял намерения Урсулы и Том Бренгуэн. Он тоже исчерпал свои желании до конца. Он испытал все, к чему стремился, и все пережитое создало в нем глубокое чувство раздробленности и отсутствия жизни, тщательно скрываемое под маской добродушия. Ничего больше в мире не могло заинтересовать его, — ни мужчина, ни женщина, ни бог, ни человечество. Он пришел к неизмеримому ощущению пустоты и ничтожества. Больше он не заботился ни о душе, ни о теле. Одно стремление оставалось у него — сохранить нерушимой свою собственную жизнь. Его больше всего занимал самый факт собственного существования. Он обладал здоровьем, его физическая жизнь текла нормально, и он хотел использовать каждый ее миг. В этом заключались теперь все его верования и убеждения. Это не было бессознательным чувством благополучия, это было неизбежным следствием его натуры. Замыкаясь в своей частной жизни, он мог делать все, что ему было угодно, нисколько не затрудняя себя мыслью о последствиях. Он потерял меру добра и зла, разница между ними для него исчезла. Всякий данный момент жизни был отдельным маленьким островком, отделенным от других промежутком времени, без внутренней, основной связи с ними.
Он жил в новом кирпичном доме, стоящем в стороне от целой массы однообразных кирпичных построек, называемых Виггистоном. Виггистон возник семь лет назад. Прежде это была деревушка из одиннадцати домов на краю полуземледельческой местности; все это раньше было покрыто вереском. Потом здесь открыли большое месторождение угля. Через год в Виггистоне выросли ряды розовых, наскоро построенных домишек, по пять комнат в каждом. Улицы были олицетворением безобразия: темно-серая дорога, вымощенная камнем, окаймлялась асфальтовыми тротуарами, по краям их тянулись бесконечные ряды стен, дверей, окон одного вида, цвета и размера. От дороги дома отделялись нескончаемой канавой, вымощенной кирпичом. Все носило бесформенный вид, но бесконечно повторялось в своем плоском однообразии. Это тягучее уныние только изредка нарушалось лотками с различными колониальными товарами, выставленными на продажу.
В центре городка простиралось широкое, открытое, безобразное место, носившее название базарной площади, с твердо утрамбованной землей, окруженное такими же кирпичными постройками, заменившими свой розовый оттенок грязным, с продолговатыми окнами, продолговатыми дверями, которые трудно было отличить друг от друга. На углу торжественно выделялось большое здание местной гостиницы, а где-то на краю отливало темно-зеленым цветом широкое окно, означающее почтовое отделение. Все местечко производило странное впечатление пустоты и разорения. Рудокопы, собиравшиеся группами или шагавшие тяжелой поступью по асфальтовой дорожке, казались скорее призраками, нежели живыми людьми. Пустынные, застывшие улицы, однообразная бесформенность и скудость всего окружающего производили впечатление чего-то безжизненного и дышали смертью. Здесь не было общего места собрания, не было центра, не было артерии, в которой билась бы живая, трепещущая кровь. Казалось, это было просто новообразование из красно-кирпичного хаоса, возникшее на поверхности земли, подобно накожному заболеванию.
В стороне от построек на пригорке стоял дом Тома Бренгуэна. Он был обращен фасадом на задние дворы домишек, загроможденные мусорными ямами и клозетами, где узкая маленькая жизнь делалась еще уже и грязнее, насильно сдавленная близким соседством таких же скудных жизней. Немного в отдалении виднелись шахты, работавшие день и ночь. А кругом раскинулись поля, с порослями дрока и вереска, переходившими на горизонте в темный лес; их прорезали две ленты реки.
Все казалось безжизненным, лишенным действительности. Как будто то был кошмарный сон, тяжелое душевное настроение, нашедшее свое воплощение в образах и предметах. Даже Тому Бренгуэну, работавшему здесь два года, это место и обстановка казались чем-то нереальным.