Урсула замерла. Неужели она должна захватить их всех силой, силой заставить учиться этих упорных пятьдесят с лишком ребят, чувствуя за своей спиной грубую, безобразную зависть, всегда склонную предоставить ее во власть этого ребячьего стада и показать, что она не умеет держать их в повиновении. Ею овладел страх перед своею задачей. Она увидела, как мистер Брент, мисс Гарби, мисс Шофильд, все школьные учителя, скрепя сердце, тянут лямку противной обязанности обращения детей в одно механическое, дисциплинированное целое, добиваясь от них автоматического повиновения и внимания, и затем требуя восприятия различных отрывков знаний. Первой основной задачей было подравнять всех детей на один лад и образец, подогнав их под одну мерку. Это должно было достигаться автоматическим способом — путем воздействия отдельной воли учителя и всей школы в целом. Суть лежала в том, что старший учитель и его сотоварищи должны были объединиться в одной воле, и тогда подчинить себе детей сообща. Но старший учитель был тупым человеком с исключительным самолюбием. Он не хотел соглашаться с учителями, они не желали подчиняться ему. Таким путем получалась анархия, и дети оказывались предоставленными самим себе.
Дети, конечно, не имели ни малейшего стремления сидеть в классе и заниматься учением, этого возможно было достичь только путем воздействия строгой, мудрой воли. Прежде всего следовало подчинить их своей власти, а для этого приходилось отречься от проявления своей личности и действовать при помощи системы категорических приказов, без которых немыслимо было добиться какого-либо результата в усвоении занятий. Урсула же задумала быть мудрее остальных, полагая добиваться всего путем определенного личного доверия и влияния, без тени принуждения.
Это поставило ее в невозможное положение. С одной стороны, она пыталась сблизиться с классом, что было оценено должным образом только некоторыми детьми, тогда как большинству осталось чуждым и враждебным.
Во-вторых, она немедленно оказалась в противоборстве с установившимся авторитетом мистера Гарби, и тем дала школьникам возможность терзать ее. А голос мистера Брента неизменно мучил ее. Однообразный, резкий, суровый, полный ненависти, он сводил с ума. Этот человек был работающим без устали механизмом. Личность в нем была совершенно подавлена и уничтожена. Это было ужасно — сплошное отвращение и ненависть. Неужели ей предстояло стать такой же? Она чувствовала ужасающую необходимость этого, но не могла смириться.
Она не могла допустить того, чтобы школа со всею ее обстановкой преодолела ее личность и неизменно повторяла: «Это не навек, это пройдет». Никогда еще не испытывала она такой страшной любви ко всему красивому. Возвращаясь после школы домой, она, забыв все остальное, любовалась заходящим солнцем и игрой его красок на бесконечном небе, и красота их переливов вызывала в ее сердце почти страдание.
Тщетно было твердить себе, что с уходом из школы она не была больше связана с ней и можно было забыть ее. В глубине души она смутно помнила ее и все это время, бессознательно сообразуя с этим все свои поступки. Она была мисс Бренгуэн, учительница пятого отделения, и самая важная часть жизни была для нее в ее работе. Она именно была и продолжала быть школьной учительницей, и ничем другим. А вместе с тем, она чувствовала себя неспособной выполнить свой долг. И в этом отношении она видела, что Виолет Гарби превосходила ее. Она умела держать свой класс в повиновении, умела внушить им знания. Все размышления Урсулы о действительном внутреннем превосходстве над Виолет не могли помочь ничему. Было слишком очевидно, что Виолет Гарби преуспевала в деле, которое Урсуле не удавалось. А ведь оно было пробным камнем ее жизни.
Время шло, но у нее ничего не получалось. Ее класс становился все хуже, учение шло все слабее и слабее. Неужели надо было отказаться и вернуться домой? Признать, что она ошиблась, и удалиться? Жизнь стала для нее беспрерывным испытанием.
В слепом упрямстве она продолжала свои занятия дальше, ожидая кризиса. Мистер Гарби начал преследовать ее. Страх и ненависть с ее стороны усилились. Она все время ждала, что он нападет на нее и уничтожит совсем. Он донимал ее за то, что она не умела держать класс в руках, и он стал самым слабым звеном в школьной цепи. Больше всего он раздражался на шумное поведение класса, мешавшее преподаванию мистера Гарби в седьмом отделении, на другом конце комнаты.
Однажды она задала сочинение и прохаживалась между скамьями, заглядывая в тетрадки. У некоторых мальчиков были грязные шеи, непромытые уши, от их одежды шел дурной запах, но на это она не обращала внимания. По пути она делала поправки в тетрадях.
— Когда вы хотите сказать: «шерсть этих животных коричневого цвета», как вы напишете «этих»? — спросила она.
Последовала преднамеренная пауза. Мальчики нарочно задерживали ответ, чтобы поиздеваться над ней.
— Прошу меня извинить, мисс? Э-т-и-х, — вызывающе громко произнес один мальчик по звукам.
Мистер Гарби проходил рядом.
— Встань, Хилль! — сказал он громким голосом.
Все удивились. Урсула посмотрела на мальчика. Он, по-видимому, был беден и имел довольно хитрый взгляд. Надо лбом торчал вихор, но вся голова была гладко прилизана. Он выглядел бледным и бесцветным.
— Кто позволил тебе говорить так? — прогремел голос мистера Гарби.
Мальчик посматривал на него с виноватым видом, то опуская, то поднимая глаза, но в его сдержанности было что-то лукавое и циничное.
— Извините, сэр, я отвечал, — возразил он с нахальным видом притворной невинности.
— Ступай к моей кафедре.
Мальчик двинулся через комнату; длинная черная куртка болталась сзади складками, тонкие, костлявые ноги в тяжелых сапогах с трудом переступали, вся поза выражала что-то нищенское. Урсула пристально смотрела вслед крадущейся походке. Ведь он был ее учеником. Проходя к кафедре, он боязливо и заискивающе поглядывал на старших мальчиков седьмого отделения. Жалкий, бледный, в своем обтрепанном костюме, он стал в ожидании грозного учителя у его кафедры, слегка согнув одну ногу и заложив руки в карманы.
Урсула попыталась сосредоточить свое внимание на классе. Мальчик внушал ей одновременно отвращение и жалость. Она чувствовала, что ей хочется закричать — она так понимала, что мальчик был наказан из-за нее. Мистер Гарби заглянул в тетрадку, которую она поправляла, и затем повернулся к ученикам.
— Положите ручки.
Дети положили ручки и поглядели на него.
— Руки на стол.
Они отодвинули тетради и облокотились на стол. Урсула стояла растерянная, не понимая, что это значит.
— О чем вы пишете сочинение? — грозно спросил старший учитель.
Никто не рискнул поднять руки. Несколько голосов, готовые к ответу, забормотали:
— Мы пишем…
— Я бы не советовал вам выступать, — заметил мистер Гарби ласковым, певучим голосом, таившим в себе ужасную угрозу.
Он стоял, не шевелясь, наблюдая класс и чуть поблескивая глазами из-под заросших, черных бровей. В нем было что-то гипнотизирующее, ей отчаянно хотелось крикнуть. Она была ошеломлена, сбита с толку, и утратила всякое понимание происходящего.
— Ну, ты, Алиса! — спросил он.
— О кролике, — пропищал голос девочки.
— Это слишком легкая тема для пятого отделения.
Урсула чувствовала себя пристыженной своей неопытностью. Она была выставлена на посмешище класса. А кроме того, она жестоко страдала от противоречий. Мистер Гарби выглядел таким сильным, мужественным, красивым, с черными бровями, ясным лбом и густыми усами. И он сейчас тратил свои силы и злился на такие пустяки, как ответ мальчика без вызова. А ведь он вовсе не был мелочным, вздорным человеком. У него было только злое, жестокое настроение благодаря тому, что он чувствовал себя связанным такой мелкой, незначительной работой, которую он должен был выполнять, чтобы иметь средства к существованию. И вся его задача сводилась к тому, чтобы научить детей разобрать по звукам слово «предосторожность», а после точки начинать с большой буквы. Он не придавал ни малейшего значения тем вещам, которые он внушал детям, и это вечно должно было злить и раздражать его, никогда не давая ему покоя. Урсуле была ясна унизительность его положения и та злоба, которую эта унизительность вызывала в его душе.