— Сколько ты хочешь получить, если всем нам погадаешь? — спросила Лотти Фрэмлей в то время, как шестеро других светлолицых христиан весьма охотно предпочли бы держаться подальше от странного существа из другого мира.
Отверженная язычница, она казалась им непостижимой и опасной.
— Всем-всем? И леди и джентльменам? — радостно спросила цыганка, теперь уже пристально разглядывая мальчиков.
— Нет, нет, мне гадать не надо. Проходи дальше! — закричал Лео.
— Мне тоже не надо, — сказал Боб. — Ты лучше девочкам погадай.
— Четыре леди? — спросила цыганка, снова переводя пытливый, настороженный взгляд на девочек. Наконец она объявила цену. — Каждый из вас даст мне по шиллингу и еще немного сверху на счастье, а? Немножко. — Она улыбнулась скорее хищно, чем просительно, и от слов ее, сказанных бархатным голосом, исходила сила тяжелая и непререкаемая.
— Ладно, — сказал Лео. — Будет тебе по шиллингу с человека. Только не тяни ты все это слишком долго.
— Замолчи! — закричала на него Люсиль. — Мы хотим услышать все!
Женщина достала из-под фургона два деревянных стула и поставила их возле колеса. Затем она взяла смуглую высокую Лотти Фрэмлей за руку и предложила ей сесть.
— Ты не будешь возражать, если кто-нибудь услышит? — спросила цыганка, с любопытством заглядывая ей в лицо. Лотти начала нервничать и покраснела. Цыганка продолжала разглядывать ее руку, поглаживая ладонь грубыми, жесткими пальцами.
— Ох, мне все равно, — ответила Лотти.
Цыганка всматривалась в линии, пересекающие ладонь, медленно ведя по ним смуглым указательным пальцем.
Медленно начала рассказывать судьбу Лотти. А друзья ее, стоявшие рядом и слушавшие, еле сдерживались, чтобы не закричать: «Ох, да это же Джим Бэглей! Нет, я не могу этому поверить. Это невозможно. Как может все это знать женщина, живущая в лесу? Почему? Кто она такая?» — пока Лео не остановил их, предупреждая: «Девочки, держите язык за зубами, а то все пропало». Лотти вернулась в круг, красная и сконфуженная, и настала очередь Эллы. Она была более спокойной и внимательной, пытаясь вникнуть в смысл слов, сказанных оракулом. Люсиль с трудом удерживалась от восклицания: «О, как все понятно!» Цыган невозмутимо стоял на верхней ступеньке лестницы с ничего не выражающим лицом. Но его дерзкие глаза неотрывно смотрели на Иветт; она чувствовала его взгляд на своем лице, шее, груди, но стояла, потупив голову, не могла заставить себя поднять глаза вверх. Фрэмлей, который иногда поглядывал на цыгана, встречал ответный прямой взгляд темных, вызывающе гордых глаз. Это был особый взгляд представителей племени отщепенцев: в нем была гордость отверженного, полунасмешливый вызов человека, стоящего вне закона, готового посмеяться над теми, кто усердно этим законам подчиняется, и пойти своим путем. Держа в руках ребенка, цыган стоял все время в той же позе и безучастно глядел на происходящее. Затем была прочитана рука Люсиль. «Ты была за морем, и встретила там мужчину — брюнета, но он был намного старше тебя».
— О, да, это так, я понимаю, — закричала Люсиль, оборачиваясь к Иветт. Но Иветт была рассеянна, возбуждена, едва в сознании, словно загипнотизированная.
— Ты выйдешь замуж через несколько лет — может быть через четыре, ты не будешь богата, но у тебя будет всего достаточно и ты уедешь в далекое путешествие.
— С мужем или без него? — спросила Иветт.
— С ним.
Когда пришла очередь Иветт, и женщина посмотрела на нее внимательно, пристально изучая ее лицо, девушка сказала нервно:
— Я не хочу, чтобы вы рассказывали о моем будущем. Нет, не хочу. Нет, я действительно не хочу.
— Ты чего-нибудь боишься? — грубо спросила цыганка.
— Нет, не поэтому, — Иветт замялась.
— У тебя есть какой-нибудь секрет? И ты боишься, что я его расскажу? Ладно, хочешь пойти в фургон, где никто не услышит?
Женщина говорила странными намеками. Иветт капризничала, она всегда была упряма и это упрямство было сейчас написано на ее мягком, круглом юном лице, придавая ему оттенок жесткости.
— Да, — сказала она внезапно. — Да, может быть именно так я и сделаю.
— Ну вот и хорошо, — запрыгали остальные. — Будь молодцом!
— А я не думаю, что так будет лучше, — закричала Люсиль.
— Да, — твердо сказала Иветт. — Я сделаю именно так, я пойду в фургон.
Цыганка сказала что-то мужчине на ступеньках. На какой-то момент он зашел в фургон, затем снова появился, спустился вниз по ступенькам, поставив малыша на еще слабые ножки и держа его за руку. Денди, в лакированных черных ботинках, узких черных брюках и плотном темно-зеленом свитере, он медленно направился с ковыляющим малышом туда, где старый цыган задавал чалой лошади овса под навесом из веток между двух скал; сухой папоротник прорастал среди мелких камешков, разбросанных по полу. Проходя мимо, он посмотрел на Иветт, глядя во все глаза, взглядом отрешенно-задумчивым и одновременно бесстыдно-лукавым.
Взгляд этот глубоко проник в ее душу, хотя внешне она осталась безучастной. Где-то глубоко в ее сознании запечатлелись необыкновенно чистые линии его лица, тонкого прямого носа, скул и висков. Необычная, изысканная чистота очертаний его тела, подчеркнутая плотно прилегающим зеленым свитером: чистота, как презрительная насмешка.
Он медленно прошел мимо нее пружинящей походкой, и ей снова показалось, что он сильнее ее. Из всех мужчин, встреченных ею раньше, этот единственный был сильнее ее, в ее понимании силы.
Не скрывая любопытства, она поднималась за женщиной в фургон, ее юбки хорошо сшитого из рыжевато-коричневой шерсти пальто плавно покачивались, почти открывая округлые колени под платьем из серо-зеленого сукна. У нее были прекрасные ноги, скорее стройные, чем полные. Необыкновенно тонкие чулки из мягкой оленьей шерсти создавали иллюзию длинных ног какого-то изящного животного.
На верхней ступеньке она остановилась и обращаясь к остальным, весело пропищала детским голоском, разыгрывая важную леди:
— Я не позволю ей задержаться надолго.
В проеме расстегнувшегося мехового воротника видно было бледно-зеленое платье, из которого выступала хрупкая обнаженная шея. Маленькая, вязаная из коричневато-рыжеватой шерсти, шапочка задорно съехала на одно ухо, обрамляя ее нежное свежее личико. В нем было нечто беззащитное, и в то же время властное и порочное. Она знала, что цыган смотрит на нее. Она мысленно ощущала чистую линию его затылка под черными, убранными назад волосами. Он смотрел, как она входила в его дом.
О чем поведала ей цыганка, никто никогда так и не узнал. Друзья ждали ее долго, проявляя нетерпение. Сумерки опускались на землю, становилось холодно и сыро. Над трубой фургона, в который зашла Иветт, шел дым, изнутри доносился запах вкусной пищи. Лошадь была накормлена и укрыта желтой попоной, два цыгана тихо беседовали в отдалении. В этом уединенном, отгороженном от внешнего мира карьере царило ощущение тишины и таинственности.
Наконец дверь фургона отворилась и появилась Иветт, чуть наклонясь вперед, она шагала длинными, чертовски стройными ногами вниз по ступенькам. Было нечто подавляющее, колдовское в окружающем ее ореоле молчания, когда она вот так вдруг появилась в сумерках.
— Мое отсутствие показалось вам долгим? — спросила она тихонько, не глядя ни на кого, оставаясь внутренне отсутствующей. Затем будто возвращаясь к действительности, своенравно вскидывая голову, сказала: — Я надеюсь, вы не скучали! Чай сейчас был бы очень кстати. Едем?
— Залезайте в машину! — сказал Боб. — Я заплачу.
Цыганка, звеня изумрудно-зелеными альпаковыми подвесками на многочисленных юбках, сошла по ступенькам вниз. Выпрямившись, стояла она в сгущавшихся сумерках, величественная, высокомерная. Розовая с большими рисованными красными цветами шаль накинута на ее густые черные вьющиеся волосы, смуглое хищное лицо, хитрый выжидающий взгляд.
Боб вложил ей в руку две монетки по полкроны.
— Немного побольше, на удачу, за ваших молодых подружек, — выпрашивала хищница. — Еще серебра, и это принесет вам удачу.