— Конечно, ты знаешь когда.
— Знаю? Нет, я не знаю. Когда это было? — Иветт умела как бы невзначай, невинным голоском придать обычному вопросу обидное звучание.
— Я не притронусь больше к этому платью, если ты не будешь стоять спокойно, и сейчас же не замолчишь, — запальчиво сказала Люсиль звонким голосом.
— А знаешь, Люсиль, ты становишься ужасно ворчливой и нетерпеливой, — ответила Иветт, вертясь как на иголках.
— Вот что, Иветт! — закричала Люсиль со сверкающими от гнева глазами. — Прекрати сейчас же! Почему все кругом должны прощать твои гадкие выходки, надо же иметь такой мерзкий характер!
— Не знаю. Чем тебе так не нравится мой характер? — сказала Иветт, осторожно через голову снимая новое платье и надевая старое.
Затем с упрямым выражением лица она подошла к столу с разбросанными на нем обрезками материала, ножницами, наперстками, булавками, иголками, моточками разноцветных ниток и другими бесчисленными предметами из рабочей корзинки, села и стала шить. Стоял унылый серый день. В комнате было темно. Ярко пылал огонь в камине и от бархата на коленях Иветт, причудливо преломляясь в зеркалах, по стенам метались голубые блики.
Бабуля, дремавшая после травяного отвара на большой мягкой кушетке, села и, поправляя прядь седых волос, выбившихся из-под чепчика, сказала: «Нельзя спокойно полежать». Голоса девушек раздражали ее. Вошла тетушка Сисси, и как обычно, сразу же стала рыться в коробке с шоколадом.
— Какой беспорядок, — сказала она. — Я ничего подобного не видела. Прибрала бы ты на столе, Иветт.
— Хорошо, — сказала Иветт. — Чуть позднее.
— Это значит, никогда, — прогнусавила тетушка Сисси, внезапно хватая и поднимая вверх ножницы.
Последовало короткое молчание. Люсиль, продолжая делать вид, что читает книгу, сжала голову руками.
— Уберу перед чаем, — ответила Иветт, поднимаясь. Она снова стала примерять платье, продевая длинные, обнаженные руки в выемки для рукавов. Затем встала между зеркалами, чтобы посмотреть на себя еще раз. Наклоняя зеркало, перед тем поставленное ею на пианино, она выронила его из рук. Оно с легким звоном соскользнуло на пол, но, к счастью, не разбилось. Это вызвало всеобщее негодование.
— Она разбила зеркало! — закричала тетушка Сисси.
— Разбила зеркало! Какое зеркало? Кто разбил зеркало? — раздался визгливый голос Бабули.
— Я ничего не разбивала, — спокойно произнесла Иветт. — Все в полном порядке.
— Ты бы лучше положила его на место, — сказала Люсиль.
Иветт, недовольная всем этим шумом, пыталась поставить зеркало в другом углу, но ей это никак не удавалось.
— Если у каждого есть своя комната, — сказала она, — зачем всем мешать человеку, если он решил что-нибудь сшить?
— Перед каким это зеркалом ты вертишься? — спросила Бабуля.
— Перед одним из наших собственных, привезенных из старого дома, — вызывающе ответила Иветт.
— Откуда бы оно ни было, не вздумай разбить его в ЭТОМ доме, — сказала бабушка.
Это было проявлением семейной ненависти к вещам, принадлежавшим Той — Которую — Звали — Синтией. Большинство из них находились на кухне или в комнатах для прислуги.
— О, я не суеверна, — сказала Иветт.
— Конечно, нет, — ответила Бабуля. — Люди, которые не отвечают за свои поступки, обычно не заботятся и о последствиях.
— Но, в конце концов, это мое собственное зеркало, даже если бы я и разбила его, — вспылила Иветт.
— А я тебе говорю, — сказала Бабуля, — что в ЭТОМ доме, пока я здесь, не будет разбитых зеркал, и не имеет значения, кому они принадлежат, или, тем более, принадлежали. Сисси, у меня чепчик ровно одет?
Тетушка Сисси подошла и заботливо поправила на ней шапочку. Иветт громко и вызывающе фальшиво стала напевать какой-то глупый мотивчик.
— Ну, а теперь, Иветт, будь добра все-таки убрать на столе, — сказала тетушка Сисси.
— Вот опять! — зло закричала Иветт. — Невозможно жить с людьми, которые все время ворчат и скандалят из-за пустяков!
— С какими это людьми, могу я спросить? — зловеще спросила тетушка Сисси.
Назревал еще один скандал.
Люсиль подняла негодующе прищуренные глаза. В обеих девушках пробудилась кровь Той — Которую — Звали — Синтией.
— Конечно, можешь спросить. Хотя ты прекрасно знаешь, что я имею в виду людей, живущих в этом проклятом доме, — презрительно сказала Иветт.
— По крайней мере, — ответила бабушка, — мы происходим не из полуиспорченной породы.
Последовала минутная пауза. Затем Люсиль со сверкающими от обиды глазами вскочила со своего стула.
— Ты, заткнись! — крикнула она в порыве, ставившем под угрозу достоинство старой леди, оскорбляющем ее ничем не запятнанное величие.
Грудь Бабули начала бурно вздыматься от бог знает каких эмоций.
На этот раз пауза, как после удара грома, была ледяной.
Затем тетушка Сисси набросилась на Люсиль как фурия.
— Иди в свою комнату! — хрипло кричала она. — Иди в свою комнату!
И она начала насильно выпихивать бледную, разъяренную Люсиль за дверь. Люсиль позволяла себя выталкивать, пока тетушка Сисси не прокричала:
— Сиди в своей комнате, пока не извинишься за свое поведение, пока не извинишься перед Мамулей!
— Я не стану извиняться! — раздался рассерженный голос Люсиль.
Тетушка Сисси все более неистово толкала ее наверх.
Иветт, ошеломленная происходящим, выпрямившись, стояла в гостиной с видом оскорбленного достоинства. В полусшитом голубом платье, с обнаженными руками она, казалось, потеряла дар речи. Ее тоже прежде всего ошеломил нескрываемо враждебный выпад Люсиль, покушение на величие возраста и авторитет Бабули. И в то же время она сама полна была холодного презрения к старухе за ее оскорбительную реплику в адрес их матери.
— Конечно же, я не хотела никого оскорбить, — произнесла Бабуля.
— Разве? — холодно усомнилась Иветт.
— Конечно, нет. Я только сказала, что мы не испорчены как раз потому, что нам случается быть суеверными, когда разбиваются зеркала.
Иветт не могла поверить своим ушам. Уж не ослышалась ли она? Возможно ли это? Как может Бабуля в ее возрасте так заведомо бессовестно лгать?
Иветт знала, что это ложь. Но она видела, что Бабуля искренне верит в свою новую версию.
В гостиной появился пастор, сделав перерыв в работе.
— Что случилось? — спросил он осторожно, дружелюбно.
— О, ничего, — протянула Иветт. — Люсиль велела Бабуле замолчать, когда та начала что-то говорить. И тетушка Сисси прогнала ее к себе в комнату. Люсиль, конечно, на этот раз перешла грань дозволенного…
Мамуля не совсем поняла, что сказала Иветт.
— Люсиль, действительно, должна научиться лучше контролировать себя, — произнесла она. — Упало зеркало и это взволновало меня. Я сказала об этом Иветт. В ответ она стала что-то говорить о суевериях и о людях в этом проклятом доме. Я сказала, что нельзя говорить плохо о людях в этом доме только потому, что им не нравится, если разбиваются зеркала. И тогда Люсиль набросилась на меня и велела заткнуться. Это позор, что дети совершенно не умеют сдерживаться. Я знаю, это не результат распущенности…
Тетушка Сисси вошла как раз во время этого монолога. Сначала даже она онемела. Но потом ей тоже стало казаться, что все было именно так, как только что сказала Бабуля.
— Я запретила ей выходить из комнаты, пока она не извинится перед Мамулей.
— Я сомневаюсь, что она извинится, — по-королевски спокойно сказала Иветт.
— А я и не хочу никаких извинений, — сказала старая леди. — У нее просто шалят нервы. Я не знаю, до чего они дойдут, если у них такие нервы уже в этом возрасте. Ей надо принимать виброфаст. Я уверена, Сисси, что Артур хочет чаю.
Иветт отложила шитье, и, взяв платье на руку, собралась идти наверх. Ей хотелось утешить Люсиль и заодно спросить, хорошо ли теперь ложатся рукава. Поднимаясь по лестнице, она опять стала напевать тот же глупый мотивчик, громко и сбивчиво. Ее бил внутренний озноб.
На первой площадке она приостановилась, как делала почти всегда, и уставилась в окно, выходящее на дорогу и мост. Как героиня ее любимой поэмы она всегда ждала, что кто-то проедет мимо вдоль реки, мило напевая «тира-лира» или что-нибудь столь же умное и значительное.