В неестественно оживленном поведении Иветт было что-то странное и необычное. Сама она была в комнате, но мысли ее бродили далеко. Помимо того, в ней чувствовалось до конца неосознанное, но настойчивое желание если не забыть, то хотя бы сгладить происшедшее в гостиной. Так иногда гуляя в парке в последние солнечные, прозрачные дни уходящего лета, от восторга начисто утрачивая чувство реальности, вдруг испытываешь неудержимое желание смахнуть с лица тонкую назойливую паутину.
Несмотря на внутреннюю отрешенность, ей удалось убедить Люсиль последовать ее совету и девушки оделись в свои лучшие наряды: Люсиль в зеленое с серебристым, Иветт в бледно-сиреневое с матовой нитью бирюзовых бус на шее. Немного румян и пудры и лучшие туфли, и, казалось, зацвел райский сад. Иветт, по обыкновению напевая, смотрелась в старинное зеркало, гримасничая и принимая различные позы, достойные по ее мнению юной маркизы. Она в притворном гневе хмурила бровки, капризно и надменно надувала губки, всем своим видом демонстрируя презрение к любым проявлениям земной суеты. Она парила в жемчужном облаке своего воображения, с упоением отдаваясь увлекательной игре.
— Бесспорно, Люсиль, я красива, — промурлыкала Иветт. — И ты совершенно прелестна, хотя немного и грустна сейчас. Конечно, из-за формы носа ты выглядишь более аристократичной. Да и грусть придает твоему взгляду особую привлекательность. И ты совершенно, совершенно прелестна. Но при сравнении, я все равно выигрываю. Ты не согласна? — Она обернулась к Люсиль с проказливым простодушием. Она говорила совершенно искренне. Именно так она и думала. И в ее словах не было даже намека на совершенно другое чувство, также переполнявшее ее, но не снаружи, а изнутри, из глубины ее женского Я, чувство, что на нее смотрят. Она одевалась и рассматривала себя внимательно в зеркале, исподволь стараясь избавиться от ощущения, что на нее устремлен взгляд цыгана. И когда он смотрел на нее, для него не имело значения ее красивое лицо, ее прекрасные манеры, а только темная, сводящая с ума таинственная власть ее трепетной невинности.
Когда наверху прозвонили к обеду, девушки спустились вниз в полном великолепии. У дверей они подождали, пока не услышали голоса вошедших мужчин. Затем они чинно прошествовали в гостиную: Иветт, как всегда немножко рассеянная, на ходу слегка прихорашивавшаяся, и Люсиль, смущенная, печальная, готовая разрыдаться.
— Боже милостивый! — воскликнула тетушка Сисси, которая, как обычно, была в своем довольно потертом темно-коричневом вязаном жакете. — Что это еще за явление? Куда изволите направляться в таком виде?
— На семейный обед, — наивно пролепетала Иветт. — Именно по этому случаю мы надели свои лучшие наряды и украшения.
Пастор громко засмеялся, а дядя Фред сказал:
— Семья чувствует себя весьма польщенной.
Как и предвидела Иветт, пастор и дядя Фред повели себя весьма галантно.
— Подойдите ко мне и дайте пощупать ваши платья, — сказала Бабуля. — Подойдите же. Это ваши лучшие платья? Как жаль, что я не могу их увидеть.
— Сегодня вечером, Мамуля, — сказал дядя Фред, — мы должны принять двух юных леди и вести себя с достоинством. Не присоединиться ли и вам с Сисси?
— Я присоединяюсь, — сказала Бабуля. — Молодость и красота должны занять почетное место.
— Да, сегодня вечером это именно так и будет, — сказал пастор, очень довольный, и предложил руку Люсиль, тогда как дядя Фред вызвался сопровождать к столу Иветт.
Но потом все было как обычно: плохо приготовленная, невкусная еда; скучный, бесконечный вечер, хотя Люсиль старалась быть веселой и общительной, а Иветт с ее необычайно нежным мечтательно-отрешенным лицом, была просто обворожительна. Кокетничая, она пробовала свою власть над окружающими, словно паучок, незаметно обволакивая и затягивая наиболее простодушных и беззащитных в свою паутинку. Смутно в подсознании ее преследовала мысль: «Почему все мы здесь как неодушевленные предметы? Почему все здесь так незначительно?» Это стало ее постоянным внутренним лейтмотивом. «Почему все так незначительно?» Была ли она в церкви или на молодежной вечеринке, на танцах в отеле или в городе, как мыльный пузырек в ее сознании постоянно всплывал вопрос: «Почему все так незначительно?»
Многие молодые люди готовы были ее любить, и даже очень преданно. Но она с нетерпением избавлялась от них. «Почему они так незначительны? Почему они так раздражают?» Она никогда даже не думала о цыгане. Это был лишь незначительный эпизод. Но приближение пятницы почему-то казалось странно значительным.
— Что мы делаем в пятницу? — спросила она Люсиль. На что Люсиль ответила, что они не делают ничего. И Иветт была раздосадована.
Пятница наступила… И помимо своей воли она весь день думала о карьере по дороге в Бонсэл Хэд. Она хотела там быть. И это было все, что она осознавала. Она хотела быть там. Хотя у нее ни на минуту не возникало всерьез намерения пойти туда. Кроме того, снова шел дождь. Но все время, пока она шила свое платье, спеша закончить его к завтрашней вечеринке у Лэмбли Клоуз, она чувствовала, что вся ее душа была там, в карьере с цыганами среди фургонов. Ее душа, не то утерянная, не то украденная, в своей оболочке отсутствовала. Она была там, в карьере, в таборе, с ним.
На следующий день до самой вечеринки она не имела понятия о том, что будет необыкновенно мила с Лео. Не думала, что уведет его от страдающей Эллы Фрэмлей. Что в тот момент, когда она будет есть фисташковое мороженое, он вдруг скажет ей:
— Почему бы нам не обручиться, Иветт? Я абсолютно уверен, что это было бы правильным решением для нас обоих.
Лео был немного слишком заурядным, но добрым и очень состоятельным. Он нравился Иветт… Но обручиться с ним… Какая ужасная глупость! Она почувствовала всю абсурдность этого предложения.
— Но я думала, что Элла Фрэмлей станет твоей избранницей, — сказала она.
— Да, это могло бы быть так. Если бы не ты. Знаешь, это все твои проделки. Потому что с того дня, как цыганка предсказывала твою судьбу, я почувствовал, что тебе нужен только я и никто другой, а мне — только ты.
— Действительно? — спросила Иветт, совершенно теряясь от удивления. — Ты уверен?
— А ты, разве ты не чувствуешь то же самое?
— Действительно? — Иветт с трудом перевела дыхание.
— Ты чувствуешь то же самое, что и я, не так ли?
— О чем ты? Что ты имеешь в виду? — спросила она, приходя в себя.
— Обо мне. О моих чувствах к тебе.
— Почему? Как? Ты предлагаешь обручиться? Мне? Нет. Как это возможно? Мне никогда в голову не приходило такое.
Она говорила со своей обычной убийственной откровенностью, совершенно не считаясь с его чувствами.
— Что останавливает тебя? — несколько озадаченно спросил он. — Я думал, ты согласишься.
— Ты и сейчас так думаешь? — поинтересовалась она с той жестокой прямотой, которая отпугивала ее друзей и врагов.
Она выглядела такой удивленной и растерянной, что ему ничего не оставалось, как только раздраженно теребить край салфетки.
Заиграла музыка. Лео вопросительно взглянул на нее.
— Нет, я не буду больше танцевать, — сказала Иветт, резко отстраняясь и устремляя взгляд вдаль, словно его вообще не существовало. Выражение неподдельного смущения на ее чистом светлом девичьем лице и в самом деле наводило на мысль о трогательном белом подснежнике, некогда существовавшем в романтическом воображении ее отца.
— Ну, конечно, почему бы тебе не потанцевать, — промолвила Иветт снисходительно, — обязательно пригласи кого-нибудь, ну же, ступай! — продолжала она вызывающе, со свойственным юности беспощадным равнодушием. Он, вспыхнув, поднялся и рассерженно прошел вглубь комнаты.
Иветт осталась сидеть в недоумении, размышляя о поведении Лео.
Могла ли она предположить, что Лео вдруг сделает ей предложение? Это было так же удивительно, как если бы ей сделал предложение старый черный ньюфаундленд Ровер. Обручиться с кем бы то ни было! Нет уж, господи милостивый, нельзя вообразить даже ничего более смешного. Затем в подсознании отчетливо всплыла мысль, что цыган все-таки существует. И мгновенно она вознегодовала. Он? Из всех окружающих? Он? Никогда!