«Но почему? — спрашивала она себя, когда изумление утихло. — Почему? Ведь это абсолютно немыслимо, абсолютно невозможно, абсолютно. Так зачем же?» Это была загадка не из простых. И Иветт, по-видимому, предстояло ее разгадать. Задумчиво смотрела она на танцующих молодых людей с неуклюже расставленными локтями, изящно затянутыми осиными талиями и забавно отставленными назад задами. Друзья не могли дать ей ключ к разгадке. Но все-таки. Ей определенно претила показная элегантность неестественно тонких талий. Слишком много жеманной напыщенности в облике, излишне женственны они в своих идеально сшитых костюмах.
«Есть во мне нечто такое, чего они не видят и никогда не увидят», — зло сказала она про себя. И тут же почувствовала облегчение, что они не видели и не смогут увидеть. Это намного упрощало жизнь.
И снова, ибо она относилась к разряду людей мыслящих зрительными образами, Иветт ясно представила темно-зеленый свитер, черные брюки, облегающие мускулистые стройные бедра цыгана, будоражащий душу взгляд.
Ничего не скажешь, танцоры были элегантны. Но их элегантность казалась какой-то уж слишком плоской. Мясистые бедра были просто набиты плотью. И Лео точно такой же как они, а воображает себя прекрасным танцором и классным парнем, замечательным образцом друга!
Затем она представила лицо цыгана, прямой нос, прекрасные тонкие губы: уверенный завораживающий взгляд черных глаз, которые, казалось, безошибочно поражали ее прямо в сердце, волновали и будили неведомые до сих пор ощущения и желания.
Она сердито одернула себя. Как смел он смотреть на нее так? Зло сверкая глазами, она пристально всматривалась в скучную однообразную красоту танцующего зала. Она презирала их. Так же как бездомные цыганки презирают мужчин не цыганского племени, презирают за их образ жизни на манер одомашненных собачек, так Иветт презирала толпу. Как расслышать в ней тот тихий, одинокий, тайный призыв, предназначенный только ей одной?
Ей совсем не хотелось спариваться с домашней собачкой.
Так сидела она, размышляя. Хорошенький носик поднят вверх, мягкие каштановые волосы живописно рассыпаясь по плечам, обрамляли нежное, как цветок, лицо. Она казалась такой невинной. А в то же время было в ней что-то от стройной молодой девственно-чистой ведьмы, что заставляло мужчин из породы домашних животных смущаться.
Ведь прежде чем вы успеете разобраться, что к чему, она могла обратиться в нечто опасное и непредсказуемое. Это делало ее одинокой, вопреки всем ухаживаниям. Возможно, ухаживания только делали ее еще более одинокой.
Лео, который был похож больше всего на мастифа, если рассматривать его относительно породы домашних собак, вернулся после танца со свежим приливом — о радость! — храбрости.
— У тебя было время подумать, не так ли? — промолвил он важно, усаживаясь чуть позади нее, ухоженный, упитанный, бесконечно довольный собой и жизнью молодой человек.
Она не понимала, почему, казалось бы без всякой причины, так раздражает его манера перед тем, как опуститься в кресло, подтягивать брюки на коленях, широко расставляя ноги далеко не идеальной формы.
— Подумать? — спросила она тихо. — О чем?
— Ты знаешь, о чем, — сказал он. — Ты решила?
— Что я решила? — спросила Иветт невинным голоском.
Подсознательно она и впрямь забыла, о чем речь.
— О, — сказал Лео, снова поправляя брюки. — О нашей помолвке, конечно, ты же знаешь. — Он был почти так же бесцеремонен, как и она.
— О, это абсолютно невозможно! — ответила Иветт с любезным равнодушием, как будто этот вопрос был обычным среди многих прочих.
«Почему я даже не думала об этом? Да ведь это же вздор. Это абсолютно невозможно!» — повторяла она про себя, как упрямый ребенок.
— Это, по-твоему, невозможно? — сказал он, странно улыбаясь на ее спокойное сдержанное заявление. — Хорошо! А что же тогда возможно? Ты же не собираешься умереть старой девой, не так ли?
— Я не против, — проговорила Иветт рассеянно.
— Но зато я против, — сказал Лео.
Иветт обернулась и посмотрела на него удивленно.
— А почему? — спросила она. — Почему ты возражаешь, чтобы я осталась старой девой?
— Включая все доводы в мире, — ответил он, самоуверенно глядя на нее и многозначительно улыбаясь, желая придать своим словам если не особую выразительность, то оригинальность.
Но вместо того, чтобы проникнуть вглубь и поразить ее в самое сердце, его неотразимая улыбка, словно теннисный мячик, натолкнулась лишь на телесную оболочку Иветт и, отскочив, вызвала все ту же, только еще более сильную реакцию раздражения.
— Я думаю, что все эти разговоры просто глупы, — продолжала она с яростью дикой кошки. — Ведь ты, наверное, уже обручен с… с… с, — она вовремя взяла себя в руки, — с полудюжиной здешних девушек. Я отнюдь не польщена твоим предложением. И мне было бы очень неприятно, если бы оно стало известно кому бы то ни было. Неприятно, понимаешь, и давай прекратим этот разговор. Ни слова больше. Надеюсь, у тебя достаточно здравого смысла хотя бы на это. К тому же у тебя есть Элла.
И по-прежнему избегая смотреть ему прямо в глаза, она, вновь обретая безмятежный вид прекрасного, нежного цветка, невозмутимо отошла в сторону, чтобы утешить бедную Эллу Фрэмлей.
«Злобная маленькая дрянь!» — с досадой подумал Лео, нервно сдергивая с руки белую перчатку. Но так как он был из породы мастифов, ему нравились игривые кошечки, даже если они начинали слегка царапаться. Теперь он уже определенно предпочел бы ее всем остальным.
VI
На следующей неделе опять шел дождь. И это вызывало у Иветт непонятную злость. Ей хотелось, чтобы погода была хорошая. Особенно она хотела, чтобы погода улучшилась к выходным. Почему, — она себя не спрашивала.
Четверг выдался очень морозным и солнечным. Заняться было особенно нечем. Приехал Лео на автомобиле с обычной компанией. Иветт резко, без видимой причины, поехать с ними отказалась.
— Нет, спасибо, мне что-то не хочется, — сказала она со злорадством, подобно девочке Мэри из английской шутливой песенки, которая всегда перечила всем и во всем.
Потом она пошла гулять одна, вверх по морозным холмам к Черным скалам.
Следующий день тоже был солнечный и морозный. Был февраль, но в северной части страны земля еще не оттаяла на солнце. Иветт заявила, что она собирается покататься на велосипеде и берет с собой еду, так как может не вернуться до полудня.
Она выехала, не спеша. Несмотря на мороз, в воздухе уже веяло весной, греясь на солнышке, в парке, в отдалении стояли пятнистые олени.
Лишь медленные, как во сне, движения одного из них, словно плывущего вдоль аллеи с гордо откинутой назад головой, нарушали неподвижность пейзажа.
От быстрой езды Иветт стало жарко, но очень замерзли руки, их удалось отогреть только когда с подветренной стороны она стала подниматься по длинному холму на вершину.
Нагорье было совершенно обнаженное и пустое, как иной мир.
Поднявшись на вершину холма, она теперь ехала медленно, боясь свернуть не в тот переулок в запутанном лабиринте каменных заборов. Свернув в переулок, который, по ее мнению, мог бы привести ее в табор, она услышала слабые постукивания с легким металлическим резонансом.
Цыган сидел на земле спиной к повозке, выстукивая молоточком медную чашу. Простоволосый, все в том же зеленом свитере, он весь был освещен солнцем. Трое маленьких детей бегали по кругу, играя в лошадки. Старуха с цветастым платком на голове, склонясь, готовила что-то на костре. Безмолвие нарушалось единственным звуком, частым звенящим тук-тук-тук маленького молоточка по тусклой меди.
Цыган поднял глаза в тот момент, когда Иветт сошла с велосипеда, но продолжал сидеть, хотя стучать перестал. Легкая, едва заметная торжествующая улыбка была на его лице. Старуха оглянулась и пристально посмотрела на Иветт из-под грязных косматых седых волос. Цыган невнятно сказал ей что-то и она снова отвернулась к огню. Он обратил свой взгляд на Иветт.