Иветт задумалась. Далеко на заднем плане подсознания маячил образ цыгана, его оценивающий, внимательный взгляд, когда она говорила: «Погода так переменчива». Она чувствовала себя как Петр: когда закукарекал петух, она предала цыгана. Даже нельзя сказать, что предала, просто Иветт не волновала его роль в тех событиях. С ним была связана другая, глубоко скрытая часть ее существа, которая таинственным образом, помимо ее воли принадлежала ему. И этот странный, ослепительно-блестящий черный петух кукарекал в насмешку над ней.
— Да, — сказала она рассеянно. — Да! Ты знаешь, Люсиль, секс ужасно скучен. Если у тебя его нет, ты чувствуешь, что он должен быть. Когда он у тебя есть, — она подняла голову, презрительно сморщив носик, — ты его ненавидишь.
— О, я не знаю, — воскликнула Люсиль. — Я думаю, мне бы понравилось оказаться ужасно влюбленной в мужчину.
— Ты так думаешь? — возразила Иветт, снова поморщив носик. — Но если бы ты была влюблена, ты бы так не думала.
— Откуда ты знаешь? — спросила Люсиль.
— Ну, я точно не знаю, — сказала Иветт. — Но я так думаю! Да, я так думаю!
— О, очень похоже, что это так! — воскликнула с негодованием Люсиль. — Во всяком случае, человек должен быть уверен, что ему повезет в любви, иначе это было бы просто отвратительно.
— Да! — согласилась Иветт. — Это проблема. — И замолчала.
— О, оставь, для нас двоих это еще не проблема. Еще никто из нас по-настоящему не влюблялся, и, скорее всего, никогда не влюбится, и проблема, таким образом, решится сама собой.
— Я не очень в этом уверена! — задумчиво проговорила Иветт. — Не очень уверена. Я чувствую, что однажды ужасно влюблюсь.
— Может быть, ты никогда не влюбишься, — жестоко сказала Люсиль. — Это то, о чем постоянно думают большинство старых дев.
Иветт посмотрела на сестру явно отсутствующим взглядом.
— Так ли это? — спросила она. — Ты так действительно думаешь, Люсиль? Как им тяжело, бедняжкам! Да почему же они об этом думают?
— Почему? Возможно они, в действительности, и не думают. Наверное, это все потому, что люди обыкновенно говорят: «Бедная старая дева, не может подцепить мужчину».
— Я думаю, именно поэтому! — согласилась Иветт. — Когда люди говорят о старых девах, им всегда приходят на ум непристойные вещи. Какой стыд!
— В любом случае, мы хорошо проводим время, и у нас много ребят, которые от нас в восторге, — сказала Люсиль.
— Да, — улыбнулась Иветт. — Да! Но я, возможно, не смогла бы выйти замуж ни за одного из них.
— Не смогла бы и я, — сказала Люсиль. — Но почему? Почему мы должны беспокоиться о замужестве, когда мы так хорошо проводим время с мальчиками, которые ужасно хорошие, и ты должна отметить, Иветт, ужасно вежливые и сдержанные с нами.
— О, да! — по-прежнему отсутствующе пробормотала Иветт.
— Я думаю, надо задуматься о замужестве, — предположила Люсиль, — когда чувствуешь, что больше не можешь хорошо проводить время. Тогда выходи замуж, и успокойся.
— Вполне согласна с тобой, — кивнула Иветт. Но сейчас при всей ее ласковой, мягкой любезности она была недовольна Люсиль. Сестра ее смертельно раздражала. Внезапно ей даже захотелось повернуться к Люсиль спиной.
Но все же обратите внимание на черные тени под глазами бедной Люсиль, и на выражение безысходности в прекрасных глазах. О, если бы какой-нибудь чрезвычайно приятный, добрый, обеспеченный человек захотел бы жениться на ней! И если бы снисходительная Люсиль позволила ему это!
Иветт не рассказала пастору и Бабуле об Иствудах. Это могло послужить началом множества ненужных разговоров, которые она ненавидела. Пастор лично не возражал бы. Но он хорошо понимал необходимость держаться по возможности подальше от этого ядовитого многоголового змея — языка людей.
— Но я не хочу, чтобы ты приходила, если твой отец не знает, — восклицала миниатюрная еврейка.
— Я понимаю, что мне придется сказать ему, — согласилась Иветт. — И я уверена, что в глубине души он не стал бы возражать. Но я думаю, что если бы папа узнал об этом от кого-нибудь, он вынужден был бы делать вид, что недоволен.
Молодой офицер смотрел на нее со страстным обожанием в холодных птичьих глазах. Он был почти готов влюбиться в Иветт. Его, как и всех, сводило с ума особенное выражение девственной чистоты и отрешенности на ее нежном лице, всегда рассеянный взгляд больших невинных глаз.
Иветт между тем прекрасно отдавала себе отчет в происходящем и еще охотнее стала прихорашиваться. Майор Иствуд возбуждал ее воображение. Такой умный, привлекательный молодой офицер, очень хорошего происхождения, спокойный, увлекающийся машинами, абсолютный чемпион по плаванию. Было интересно наблюдать за ним, когда он быстро и умело мыл посуду, курил трубку или делал другую работу по дому — проворно и мастерски.
Как заботливо и тщательно он ремонтировал машину, как искусно готовил тушеного зайца, как, выходя из дому в холодную погоду, мыл автомобиль до тех пор, пока он не выглядел как ухоженное живое существо, как кошка после долгого вылизывания. Как, возвращаясь, ласково и отзывчиво говорил со своей женой, вникая в ее проблемы. И видимо, это ему никогда не надоедало. Как подолгу в ненастье сидел он с трубкой у окна, молчаливый, задумчивый, расслабленный и одновременно внутренне собранный, настороженный, словно готовый взлететь.
Иветт не флиртовала с ним. Но он ей нравился.
— А что насчет вашего будущего? — как-то поинтересовалась она у майора.
— А что именно? — удивленно спросил он, вынимая трубку изо рта, что-то наподобие улыбки промелькнуло в его птичьих глазах.
— Карьера, конечно! Разве каждый мужчина не должен делать карьеру? Большому кораблю — большое плавание?
С наивным видом она уставилась ему прямо в глаза.
— Я прекрасно чувствую себя сегодня и я буду прекрасно себя чувствовать завтра, — сказал он холодно и решительно. — Почему мое будущее не могло бы быть продолжением сегодня и завтра?
Он посмотрел на нее неподвижным испытующим взглядом.
— Верно! — воскликнула она. — Я тоже ненавижу работу и все, что в жизни с этим связано. — Она почему-то вдруг подумала о деньгах еврейки.
Майор на это ничего не ответил. Даже злость его была мягкой, снежной, приятно обволакивающей душу.
Они пришли к выводу, что им нравится пофилософствовать друг с другом. Маленькая еврейка выглядела немного измученной. По натуре она не была собственницей. Кроме того, будучи на удивление наивной, она не сердилась на Иветт. Но выглядела такой несчастной и была так молчалива, что девушка внезапно ощутила потребность оправдаться.
— Жизнь мне кажется ужасно сложной, — сказала она.
— Да, конечно, — согласилась еврейка.
— Как ужасно, что нужно обязательно влюбиться и жениться, — заявила вдруг Иветт, по обыкновению сморщив носик.
— Неужели тебе не хочется влюбиться и выйти замуж? — воскликнула женщина, поднимая на нее полные упрека бархатные глаза.
— Нет, не особенно! — ответила Иветт. — Ну если чувствуешь, что ничего другого больше не остается… Это просто курятник какой-то, куда ты должен вбежать…
— Но ты ведь не знаешь, что такое любовь! — воскликнула миссис Иствуд.
— Нет, — согласилась Иветт, — не знаю, а вы?
— Я? — задохнулась миниатюрная еврейка. — Я? Господи, знаю ли я! — Она печально посмотрела на Иствуда, спокойно курящего свою трубку.
Полное, бесконечное удовлетворение читалось на его гладком, привлекательном лице. У него была очень хорошая ровная кожа, которая еще не пострадала от возраста, но без розовой детской пухлости. Его облик скорее был достаточно характерным, иногда на его щеках появлялись странные иронические ямочки; это походило на маску, которая была комической, но холодной.
— Ты хочешь сказать, что не знаешь, что такое любовь? — настаивала хозяйка дома.