— Я должна быть храбрее телом и я должна слушать голос воды! Хорошо! — воскликнула она. — Я не понимаю, но, возможно, я последую этому совету.
Она посмотрела на него ясным взором. Мужчина или женщина состоит из нескольких Я. Одним Я она любила этого цыгана. Другими Я она пренебрегала им, презирала его или чувствовала к нему неприязнь.
— Ты больше не приходишь в Хэд? — спросил он.
Она отсутствующе посмотрела на него.
— Возможно, я приду, — сказала она, — когда-нибудь. Когда-нибудь.
— Погода весенняя! — сказал он, едва улыбаясь и поглядывая на солнце. — Мы собираемся скоро свернуть табор и уйти.
— Когда? — спросила она.
— Возможно, на следующей неделе.
— Куда пойдете?
Он снова сделал неопределенное движение головой:
— Думаю, выше, на север.
Она посмотрела на него:
— Хорошо! Я, может быть, приду до того как вы уйдете, чтобы попрощаться с твоей женой и со старухой, которая велела передать эти странные слова.
VIII
Иветт не сдержала своего обещания. Многие дни марта были чудесными, но она позволила им ускользнуть. У нее всегда было странное нежелание, протест перед совершением действия или, вернее, перед тем, как начать самой реально действовать. Она всегда хотела, чтобы кто-нибудь другой предпринял что-либо вместо нее, так что создавалось впечатление, будто она не имела желания играть свою партию в игре, именуемой жизнью.
Она жила как обычно, ходила к друзьям на вечеринки и танцевала с неутомимым Лео. Она хотела пойти попрощаться с цыганами. Она хотела и ничего не мешало ей.
В пятницу днем ей особенно захотелось пойти. Было солнечно и последние желтые крокусы вдоль дороги широко раскрылись и сияли золотыми звездами, первые пчелы уже кружились над ними. Пэпл катился под каменным мостом, необычно полноводный, почти заполняя арки. Чувствовался запах сосновой хвои.
Она ощущала себя чудовищно ленивой, невероятно ленивой, слишком ленивой. Она бродила по саду у реки, полусонная, мечтательно ожидавшая чего-то. Пока пробивались лучи весеннего солнца, она могла оставаться на воздухе. В доме Бабуля, восседая, как какой-то ужасный истукан, облаченный в черные шелка и белый кружевной чепец, грела ноги у огня, слушая все, что должна была сказать сегодня тетя Нелли. Пятница — день тети Нелли. Она обычно приходит на ленч и уходит после раннего чая. Итак, мать и крупная, дебелая дочь, которая стала вдовой в возрасте сорока лет, сидели, сплетничая, у камина, пока тетушка Сисси суетливо сновала взад и вперед. Пятница была для пастора днем выхода в город: она же была неполным рабочим днем для служанки.
Иветт села на деревянную скамейку в саду, в нескольких футах от берега вспученной реки, катившей страшную, необычно большую массу воды. Крокусы были рассажены на декоративных клумбах, трава, в тех местах, где скошена, была темно-зеленого цвета, лавры выглядели немного светлее. Тетя Сисси появилась на верхних ступеньках веранды и окликнула Иветт, чтобы спросить, хочет ли та чашку чая пораньше. Из-за шума реки Иветт не могла расслышать, что сказала тетя Сисси внизу, но догадалась и отрицательно покачала головой. Чашку чая на улице, когда солнце еще светит по-настоящему? Нет уж, спасибо!
Тихо сидя на солнышке, она думала о своем цыгане. Ей была свойственна своеобразная, облегчающая душевную боль привычка переносить свое воображение туда, где остроту этой боли можно было как-то притупить. К примеру, она мысленно могла оказаться у Фрэмлеев, хотя на самом деле давно у них не бывала. Иногда в воображении она общалась с Иствудами. А сегодня это были цыгане. Мысленно она была у их лагеря в карьере. Она видела мужчину, кующего медь, поднимающего голову, чтобы взглянуть на дорогу, и детей, играющих в укрытии для лошадей, и женщину, жену цыгана, и сильную старуху с узлами за спиной, возвращающуюся домой вместе с пожилым мужчиной. В этот момент она остро ощущала, что это ее дом: цыганский табор, костер, табуретка, мужчина с молотком, старуха.
Такие порывы были частью ее натуры. Побывать в местах, которые она знала, с кем-то, кто символизировал для нее дом. В этот день это был цыганский лагерь. И мужчина в зеленом вязаном свитере сделал его домом для нее.
Крытые цыганские телеги, дети, другие женщины, все было естественным для нее, ее дома, как если бы она родилась там. Она думала, нравится ли она цыгану, захочет ли он видеть ее сидящей у костра, поднимет ли он голову и посмотрит ли на нее, когда она зардеется, со значением переводя взгляд на ступеньки его фургона? Знал ли он? Знал ли он?
Рассеянно она посмотрела наверх, на ряды темных лиственниц к северу от дома, заслонявших подъем дороги, идущей к Хэду. Там никого не было и ее взгляд снова устремился вниз.
В излучине река поворачивала, быстро текла назад, и затем зловеще, через перекат, бурным потоком уходила за садом к мосту. Река была необычно полноводной, беловато-мутной, тяжелой. «Слушай голос воды», — сказала она себе. «Нет необходимости слушать его, этот голос означает только шум!» И опять она посмотрела на раздутую реку, зло прокладывающую себе путь на изгибе.
Над мутным, бурлящим потоком нависал кажущийся черным из-за голых фруктовых деревьев сад. Все наклонилось, будто вглядываясь на юг и юго-запад, к солнцу. Позади, над домом и огородом чернел невероятно маленький лес из кажущихся сухими лиственниц. У самой границы этого леса работал садовник.
Она услышала, что ее кто-то зовет. Это были тетушка Сисси и тетя Нелли. Они стояли на дороге, махая на прощание рукой. Иветт помахала в ответ. Тогда тетушка Сисси, напрягая голос, из-за шума воды, прокричала:
— Я ненадолго. Не забудь, бабушка одна!
— Ладно! — отмахнулась Иветт.
Она села на скамейку и стала смотреть, как две богомерзкие женщины в длинных пальто медленно шли через мост и поднимались на кривой склон напротив. Тетя Нелли держала что-то вроде чемоданчика, в котором она приносила кое-какие продукты бабушке и уносила назад фрукты или что попало, что находилось в саду или кухонном шкафу.
Две фигуры медленно уменьшались на беловатой изгибающейся вверх дороге, медленно поднимаясь к деревне Пэплвик. Тетушка Сисси давно собиралась туда за чем-то сходить.
Солнце желтело на закате. Как жалко! О, как жалко, что прошел и этот солнечный день, и ей надо будет возвращаться в дом, в эти ненавистные стены. К Бабуле! Сейчас половина шестого, тетушка Сисси скоро вернется. После шести вернутся из города и все остальные, раздраженные и уставшие.
Иветт уныло оглянулась. И вдруг сквозь шум бурлящей воды она услышала ржание лошадей и грохот повозки на дороге, спрятавшейся в лиственницах. Садовник тоже посмотрел вверх. Иветт снова повернула назад, томясь и скучая сделала вдоль полноводной реки еще несколько шагов, не желая заходить в дом, посматривая на дорогу, не возвращается ли тетушка Сисси. Если бы она увидела ее, она бы пошла в дом.
Вдруг она услышала чей-то крик и снова оглянулась. По тропинке между лиственницами пробирался цыган. За ним бежал садовник. Внезапно она услышала страшный рев, который, еще до того, как она смогла двинуться, превратился в оглушительное рычание. Цыган жестикулировал. Она посмотрела назад. Ужас охватил ее, когда у изгиба реки она увидела гигантский красновато-коричневый вал воды, накатывающийся, как стена львов. Дикий рев стирал все. Силы оставили ее. Она была потрясена и испугана до полусмерти, но ей почему-то хотелось видеть, что же будет дальше.
Прежде, чем она успела что-нибудь сообразить, ревущая лавина оказалась уже совсем близко. Иветт чуть не потеряла сознание от ужаса. Она услыхала крик цыгана и подняла глаза, чтобы увидеть его, спешащего ей на помощь, черного, с вылезающими из орбит глазами.
— Беги! — крикнул он, хватая ее за руку. И тотчас же первая волна накрыла ей ноги, кружась в безумном вихре, который вдруг по какой-то причине показался неподвижным, мгновенно наводнив сад. Господи, сколько воды!
С усилием цыган потащил ее, шатаясь, проваливаясь в воду, но все же держась по направлению к дому. Она была едва в сознании, как если бы наводнение происходило в ее душе.