Все еще слышался глухой и жуткий шум воды и гулкие удары в стены. С закатом поднялся холодный, сильный ветер. Дом стонал, раскачиваясь, издавая сверхъестественные жуткие, пугающие звуки.
Ужас заползал в его душу. Он опять подошел к двери. Как только он ее приоткрыл, в комнату ворвался ревущий ветер. За дверью показался внушающий мистический страх пролом, сквозь который он увидел мир, воду, хаос ужасных вод, сумерки, совершенно новую луну высоко над умирающим закатом, и быстро плывущие темные жуткие облака на небе, гонимые холодным, разбушевавшимся ветром.
Снова стискивая зубы от страха, смешанного со смирением, близким к фатализму, он вошел в комнату и закрыл дверь, подобрав с пола ее полотенце, чтобы убедиться, суше оно, чем его и меньше ли в крови, снова принялся растирать голову, и несколько раз подходил к окну.
Он устал и не способен был больше контролировать свои спазмы дрожи. Иветт зарылась в постель и ничего не было видно, кроме дрожащего холмика под белым стеганым одеялом. Цыган положил руки на этот дрожащий холмик, будто составляя ему компанию; он и сам не переставал дрожать.
— Все в порядке! — сказал он. — Все в порядке! Вода падает.
Вдруг она резко откинула одеяло, показалось ее белое лицо и уставилось на него. Она в полусознании всматривалась в его посеревшее, но удивительно спокойное лицо.
— Согрей меня! — простонала она, стуча зубами. — Согрей меня! Я умру от холода. — Ужасная конвульсия, способная сломать и окончательно доканать ее, прошла через ее извивающееся белое тело.
Цыган кивнул и заключил ее в объятия, чтобы успокоить и свою собственную дрожь. Он так сильно дрожал, что был лишь в полусознании. Это был шок.
Похожая на тиски хватка его рук казалась ей единственной стабильной точкой в гаснущем сознании, единственной опорой в грохочущем, качающемся, сотрясающемся, уплывающем вдаль, растворяющемся мире. Это ощущение принесло облегчение ее измученному сердцу, напряженному, готовому разорваться. Его тело, охватившее ее, так необычно, гибко, властно, как щупальцы, дрожащие как электрический ток, несмотря ни на что было твердым, мускулистым. Сила его объятий помогла им обоим успокоиться, утвердиться, обрести вновь непоколебимую веру в жизнь. И наконец, неистовая сила дрожи, вызванная шоком, уменьшилась, сначала в его теле, потом в ее, и между ними воцарилась доверительная близость. И когда это чувство возникло, их исковерканные, до крайности изможденные тела перестали что-либо ощущать, рассудок, казалось, утратил способность понимать. Они заснули.
IX
Поднялось солнце, и у мужчин появилась возможность перебраться через Пэпл по веревочной лестнице. Мост унесло. Но уровень воды уменьшился, и дом, подавшийся вперед как будто в холодном поклоне потоку, стоял теперь с обрушившимся западным углом в грязи и обломках, рядом с огромной кучей кирпича и щебня из обвалившейся кладки. Зияющие рты комнат вселяли ужас. Внутри не было ни одного признака жизни.
Первым перебравшись через поток, пошел в разведку садовник. Появилась повариха, сильно взволнованная, дрожащая от любопытства.
Накануне, когда выбравшись из дома через черный ход бежала наверх мимо лиственниц к дороге, она видела за домом быстро и бесшумно двигавшегося цыгана и решила, что он пришел кого-нибудь убить. Около маленькой верхней калитки она увидела его повозку. Когда наступила ночь, садовник увел лошадей наверх, к Красному Льву.
Это уже знали мужчины из Пэплвика, когда, наконец, они перебрались с помощью веревочных лестниц через реку и направились к задней части дома. Они нервничали, боясь обвала, потому что фасад дома был сильно подмыт, а задняя стена снесена. Им было страшно смотреть на открывшийся взрывом кабинет пастора, с плотными рядами книжных полок, на комнату Бабули, с большой бронзовой кроватью, удобно и добротно сделанной, одна ножка которой сейчас зависла над пустотой; на разоренную обвалом комнату служанки наверху. Служанка и повариха плакали. Потом один из мужчин через разбитое кухонное окно осторожно забрался внутрь, в джунгли и болото первого этажа. Он обнаружил тело старухи: или, вернее, он увидел ее ногу, в черной домашней тапочке, торчащую из грязной кучи обломков, и в ужасе убежал.
Садовник заявил, что он уверен, что мисс Иветт не было в доме. Он видел, как потоком уносило ее и цыгана. Но полицейский настаивал на поиске, и ребята Фрэмлей в конце концов постарались и все лестницы были связаны вместе. Затем вся компания закричала. Но без результата. Ответа не было. Закинули веревочную лестницу, Боб Фрэмлей полез, выбил окно и вскарабкался в комнату тетушки Сисси. Близость с детства знакомых, а теперь поверженных в прах предметов пугала его, как привидение. Дом мог обвалиться в любую минуту.
Когда они забрасывали лестницу на верхний этаж, приехали мужчины из Дарли и сообщили, что старый цыган приезжал в Красный Лев за лошадью и повозкой, и сказал, что его сын видел Иветт на верхнем этаже. Но к этому времени полицейский уже разбивал окно ее комнаты.
Иветт, крепко спавшая, ответила на шум разбивающегося стекла громким визгом из-под одеяла. Она схватилась за простыни, стесняясь своей наготы. Полицейский издал удивленный вопль, превратившийся затем в крик: «Мисс Иветт!.. Мисс Иветт!..» Он повернулся к лестнице и крикнул стоящим внизу: «Мисс Иветт в кровати!.. В кровати!», и он, неженатый мужчина, продолжал раскачиваться на лестнице, держась за подоконник, не зная что делать дальше.
Иветт села в постели, со спутанными в клубок волосами, и уставилась на него дикими глазами, натягивая простыню на обнаженную грудь. Она так крепко спала, что еще не пришла в себя.
Полицейский, боясь, что лестница оборвется, влез в комнату, уговаривая: «Не пугайтесь, мисс! Больше не волнуйтесь. Теперь вы спасены». И Иветт, ничего не поняв, подумала, что он имел в виду цыгана. Где цыган? Это была ее первая мысль.
Где ее цыган из этой ночи конца света?
Он ушел! Он ушел! И полицейский в комнате! Полицейский!
Она потерла рукой переносицу.
— Если вы оденетесь, мисс, мы сможем опустить вас вниз в безопасное место. Дом почти падает. Я надеюсь, что в других комнатах никого нет?
Он нерешительно сделал шаг в коридор, посмотрел с ужасом сквозь развалины дома и вдалеке, на залитой солнцем горе увидел пастора, спускающегося вниз на машине.
Иветт, с лица которой исчезло выражение оцепенения и разочарования, быстро встала, закрываясь простыней, и мельком посмотрев на себя в зеркало, открыла шкаф для одежды. Она оделась, потом снова посмотрела в зеркало и с ужасом увидела спутанные волосы. Но ей уже было все равно. В любом случае, цыган ушел. Ее вчерашняя одежда лежала мокрой кучей на полу. На ковре, где лежали его вещи, осталось большое мокрое пятно и два грязных полотенца со следами крови. Больше никаких следов он не оставил.
Стараясь причесаться, она нервно дергала волосы, когда полицейский постучал в дверь. Иветт позволила ему войти. Он с облегчением увидел, что она одета и пришла в себя.
— Нам было бы лучше выйти из дома побыстрее, мисс, — повторил он. — Он может рухнуть в любую минуту.
— Действительно? — спокойно и насмешливо спросила Иветт. — Так страшно?
Послышались громкие крики. Ей пришлось подойти к окну. Там, внизу, стоял пастор, с широко раскрытыми руками, поднятыми вверх, со слезами, льющимися по лицу.
— Я совершенно нормально, папа! — сказала она спокойно, испытывая самые противоречивые чувства. Цыган навсегда останется ее секретом. В то же самое время, слезы текли по ее лицу.
— Не плачьте, мисс, не плачьте! Священник потерял свою мать, но он благодарит звезды, что у него осталась дочь. Мы все думали, что вас унесло!
— Бабушка утонула? — спросила Иветт.
— Боюсь, что да, бедная женщина, — сказал полицейский с каменным лицом.
Иветт снова зарыдала в носовой платок, который ей пришлось вытащить из шкафа.