Несколько минут Иван стоял неподвижно, держа наган в опущенной руке. Потом присел на корточки и долго смотрел на лист нелюдимым и обреченным взглядом.
А за его спиной слышались возгласы:
— Да, брат, продырявило.
— В такой одежке много не навоюешь.
— Французы, те наукой пользовались, а мы что? На ура хотели взять.
Иван медленно выпрямился, и все испуганно на него поглядели — так сильно переменилось его лицо. Ни на кого не глядя, он круто повернулся и стремительно зашагал в цех. Стоявшие у листа видели, как он на ходу засовывал и никак не мог засунуть в карман револьвер.
Неизвестно, что произошло в душе Ивана Краюхина, но по тому, как он подошел к печи, по взгляду, которым он следил за тем, как бегали с лопатами вспотевшие рабочие, было видно, что крепко уперся человек в какую-то невидимую преграду и либо собьет ее и попрет вперед, либо расшибет собственную голову.
Незаметно, словно крадучись, подошел Афоня. Привычно потянулся к заслонке, заглянул в пустую печь, обшаривая глазами раскаленную подину и темным пятном выделяющееся выпускное отверстие. Афоня смотрел так долго, что у него накалились очки и жгли лоб, но он не отступал, ждал, не уйдет ли рассерженный начальник. Тогда можно браться за дело. Иван не уходил. Снял пиджак, аккуратно повесил на железный штырек напротив печи, подошел и крепко взял в руки лопату. В стороне у нагруженных вагонеток ожидали катали. Ни с того ни с сего Афоня закричал на них:
— Чего встали? Вываливайте шихту!
Деревянные ящики мигом полетели с вагонеток. По железным листам зазвенели куски металла. Иван поплевал на руки и, словно охапку сена, подцепил целую кучу маслено поблескивающей стружки.
— Давай, ребята, давай, не отставать! — покрикивал преобразившийся Афоня.
Как только Иван взялся за лопату, у Афони отлегло от сердца. По собственному опыту знал: помахает парень лопатой часика три-четыре и отойдет. И злость и тревогу как рукой снимет.
Вскоре рубаха у Ивана на спине потемнела от пота, лицо тоже стало мокрое и красное, и только зубы сверкали белой полоской, когда он, приоткрыв рот, подбегал вплотную к порогу и бросал в огненную утробу печи очередную порцию шихты. Подручные уже несколько раз поочередно отходили в прохладный уголок и курили, а Иван, как заведенная машина, все махал и махал лопатой. Рубаха у него уже давно высохла и заскорузла от выступившей соли. И только когда катали увезли последнюю пустую вагонетку, он разогнул спину и бросил лопату. Зачерпнув из бочки воды, покосился на подошедшего Афоню:
— Сколько завалили?
— Тонн тридцать.
— Опять на глазок?
— Нет, вешали.
Афоня думал, что теперь Иван наверняка уйдет домой. Не железный же он, в самом деле. В его присутствии Афоня почему-то робел, хотя и сам теперь был мастером. Видно, много страху натерпелся в прошлом.
Но Иван не ушел и на этот раз. Обошел канаву, проверил ковши, а потом как встал к печи, так и не отрывался до самого выпуска. Успокоился он только поздно ночью, когда разлили плавку и готовые слитки отправили в прокатку. После этого запыленный, с обожженными волосами Иван снял рубаху и стал стирать ее в колоде, наполненной мутной горячей водой.
А наутро повторилось старое. В прокатанном листе после выстрела засветилась ровная круглая дыра.
На заводе была сформирована и отправлена на фронт вторая красногвардейская рота. Многие цехи опустели. Стояли станки. В мартеновском цехе на двух печах работала одна бригада. Люди выбивались из сил, но нужной стали не получалось. Бесплодная работа вызывала глухое раздражение.
Тогда Алексей Миронов решил созвать митинг. Ночи напролет Алексей просиживал за чтением партийных брошюр. Они стали ему нужнее хлеба. И теперь он надеялся, что митинг всколыхнет людей, вдохнет в них новые силы. Основные цехи должны работать во что бы то ни стало.
Собрались на дровяной площади, на задах мартеновского цеха. Ночью прошел дождь. Резкие порывы ветра срывали с заводских труб клочья дыма и смешивали его с низко бегущими облаками. Ораторы поднимались на кучу не просохших после дождя березовых бревен и оттуда говорили речи. Миронов заволновался, когда над толпой выросла фигура инженера Зудова.
— Испортит он тебе всю обедню, — усмехнувшись, сказал Иван.
Алексей только плотнее сжал губы и ничего не ответил. Зудов говорил долго. Сначала его слушали внимательно. Потом надоело. То здесь, то там стали раздаваться раздраженные возгласы.
— И вот перед нами дилемма! — повысил голос Зудов. — Отказаться от выполнения оборонного заказа или просить вернуться на завод издевательски выброшенных мастеров.