— Как вы боретесь с фосфором?
В это мгновение у Ивана в голове пронеслось множество мыслей, но на этот раз выдержка взяла верх. Раз Савелов задает такой вопрос, значит, он имеет на это право.
— Как обычно, — ответил он. — Качаем шлак.
— Вечером зайдете ко мне в кабинет и получите дополнительные указания.
Марина подбежала к Савелову, схватила его за руки и крепко пожала их. У Савелова сползла на ухо фуражка. Он поправил ее и пошел своей неторопливой походкой, заложив руки за спину.
Вечером, выходя от Савелова, Иван решил пойти домой, но вдруг почувствовал, что не может уйти, не повидавшись с Мариной. Он вошел в лабораторию. Там царил полумрак. Только одна маленькая лампочка горела в углу у деревянного штатива с пузатой колбой. Тускло отсвечивали пробирки с перекисью марганца. Видно было, как под лампочкой блестит чисто вымытый пол. Марина и Мадлен сидели у окна обнявшись, и, глядя на их одинаково нежные задумчивые лица, можно было подумать, что они сестры.
— Завалку начали, — сообщил Иван таким тоном, словно только за этим и пришел.
Марина встала и подошла к нему. Она заметила, что он еле держится на ногах. И улыбка у него от этого какая-то жалкая, вымученная.
— Вам надо отдохнуть, — сказала она. — Я постелю вам свое пальто. — Она увела его за ширму и расстелила пальто на верстаке. — Поешьте сначала, — и сунула хлеб, который он утром приготовил для нее.
Иван не сопротивлялся. Он заснул сразу, как только опустил голову на ее старенькое пальтишко. Даже хлеб не успел съесть.
Совещание началось ровно в десять. Как при французах. Те же часы в ореховом футляре показывали время. Тот же кабинет с венскими стульями. Но вот сколько продлится это совещание, сказать было трудно. Ясно одно: за пятнадцать минут, как это делал Шарль Гризон, пожалуй, ничего не решить. А ведь тогда ради этих пятнадцати минут приезжали члены акционерного общества из Лиона и Парижа. Приезжали летом, задолго до конца отчетного года. И в то время как бухгалтер Гризона, бледный и одуревший от многозначных цифр, сидел в закрытом кабинете, члены общества предавались развлечениям.
В их распоряжении была большая барка для увеселительных прогулок. Ее поднимали на лошадях вверх по реке верст на сто. Туда же отправлялись французские инженеры с семьями и заграничные гости. Затем все вместе плыли вниз.
Управлять этим громоздким сооружением брали рабочих из сплавщиков. Один раз пришлось участвовать в таком увеселительном рейсе Александру Ивановичу. Он считался переселенцем, был приписан к заводу, раз в неделю ходил в полицейский участок на отметку, но в цехи не допускался. Приходилось браться за любую работу, часто очень тяжелую.
Чтобы вести барку по капризной горной реке, нужны были выносливость, умение и ловкость. Чуть прозевал — и барка с размаху врежется в скалы, которые словно нарочно выставлены у каждого поворота реки. Иногда плыли по вечерам. Один такой вечер Александр Иванович запомнил особенно хорошо.
Это было начало удивительной уральской ночи, чарующей и нежной. В это время теряются реальные очертания предметов и все — горы, тайга и сама река — кажется сотканным из густого синего с позолотой воздуха. А от диких неподвижных лесов веет таким первозданным покоем и душа наполняется такой чуткой тишиной, что невольно вздрагиваешь от малейшего звука, будь то сонный всплеск рыбы или удар сорвавшегося с утеса камня.
Александр Иванович помнил, что именно такое состояние переживал он в ту ночь. Он стоял на корме у левого поносного. Барка медленно и спокойно скользила по широкому плесу, как по светлой долине, загороженной с боков густыми тенями гор. С того места, где он стоял, было видно все, что делается на барке. Эта неуклюжая на вид и тяжелая на ходу посудина поражала роскошью внутренней отделки. Все здесь было как на первоклассном пассажирском пароходе: салон, буфет, каюты.
В каютах не светилось ни одного окна, зато салон был ярко освещен. Оттуда неслось пение скрипки, и это нежное взволнованное пение как нельзя лучше гармонировало с грустным очарованием природы.
Скрипка умолкла. Узкая полоска света упала на левый борт. Это в салоне открыли дверь. Вышли двое. По прямой подобранной фигуре и смутно белевшему лицу Глыбов узнал инженера Жана Валерна. Жан чиркнул спичкой, прикуривая. Девушка, вышедшая с ним, прищурила глаза от света и проследила за брошенной горящей спичкой. Несколько минут оба стояли молча. Потом инженер сказал:
— Об этой стране на всю жизнь могут остаться изумительные впечатления. Но для этого надо не видеть здешних заводов с их адскими порядками, грязных деревень и бесправных людей.