А радиола гремела до глубокой ночи. Комендант был большим любителем русской классической музыки. Она скрашивала однообразно-отшельническую лагерную жизнь и навевала ему приятные воспоминания о родительском доме и благочестивой тетушке Минне, у которой он брал уроки фортепьянной игры. Свою молодость тетушка Минна провела в России, в семье дальней родственницы — экс-фрейлины русской императрицы, и с тех пор, кроме музыки, у тетушки не было другого занятия.
Раз в неделю, обычно по утрам, когда прекращался дождь, комендант устраивал смотр. Пленных выстраивали по обе стороны прямой широкой дороги, пересекавшей лес из конца в конец. Скорее всего, она была построена в то время, когда в карьерах добывали гравий. Оркестр играл бравурный марш, и комендант входил в ворота, сопровождаемый помощником и охраной.
Процессия всегда двигалась в одном и том же порядке: впереди помощник с куском толстого кабеля в руках, за ним автоматчики, а потом уж комендант: он не выносил, если кто-нибудь стоял за спиной, и дорога сзади него всегда оставалась пустынной. Пленные об этом хорошо знали, равно как и привычки любого охранника. Ведь малейшая оплошность почти всегда стоила кому-нибудь жизни.
Во время этих смотров Сергей старался запрятать Андрейку куда-нибудь подальше, чтобы тот случайно не попался на глаза помощнику коменданта. Фамилия у него была Фогель. На вид ему было не больше девятнадцати лет, он только что окончил школу фюреров и очень старался по службе. Малейшего повода ему было достаточно, чтобы пустить в ход свой кабель. Он стоял как судья на ринге, отсчитывающий секунды, и если упавший не поднимался, тут же брался за пистолет.
Сразу после смотра полагалась «баня».
На этот раз обитателей их сектора первыми повели на край леса, где стоял барак с водопроводом и отоплением. У Андрейки под глазами залегли черные круги, лицо приняло землистый оттенок. Жетон вылез из-под рубахи и раскачивался на животе при каждом шаге. Раздеваясь, Сергей видел, как путается Андрейка в длинном шнурке, как дрожат его губы и руки.
У забора стояла сколоченная из досок огромная ванна, обмазанная изнутри каким-то водонепроницаемым веществом. Заполняющая ее жидкость дымилась коричневым туманом.
Конвоиры отделяли от строя по тридцать голых людей и загоняли их в это корыто.
— Лос. Лос… Бистро!
Фогель стоял тут же и поджидал тех, кто не выдержит и выскочит раньше времени.
Вылезая из корыта, пленные бежали к высоко поднятому крану и становились под ледяную струю, чтобы скорее смыть с себя жгучую гадость. Потом поочередно подходили к толстому флегматичному солдату с длинной кистью в руках.
— Причащается раба божья… — сказал Сергей, нагибаясь и подставляя голый зад. Этим он думал развеселить Андрейку.
Солдат окунул кисть в ведро с тягучей жидкостью и сноровисто ткнул куда следует. Движения его были экономны и расчетливы, лицо не выражало ничего.
На обратном пути Сергей держал Андрейку за плечи и время от времени сильно встряхивал.
— Ты только не молчи. Вспомни чего-нибудь и расскажи. А хочешь, я расскажу. Ты только слушай и не оглядывайся. До войны у нас на Урале хорошо было. Правда, робить приходилось много, но и зарабатывали — куда с добром. А выходного дождешься — и в тайгу. В лесу у нас дерьмом не пахнет, как здесь. А дичи, зверья разного — страсть! Помню, стал я переходить речку по старой лиственнице, смотрю, а с другого берега топтыгин навстречу.
Андрейка слегка повернул голову.
— Да не оглядывайся, тебе говорят. В этом лесу унтер Фогель страшнее медведя. С ним мирно не разойдешься.
В «логове» под сосной, держа на коленях свой грязный холщовый мешок, уже сидел Кара. Недели две назад, когда его избитого они подняли на раскате дороги, он назвался Петькой, потом выяснилось, что его имя Степан, почему так, он не объяснил, и его стали называть по фамилии — Кара.
Он казался безучастным ко всему на свете, равнодушно переносил побои, первым никогда не заговаривал и целыми днями рылся в своем мешке, который он каким-то образом сумел сохранить при обыске. А после того как с этим мешком он попал в объектив гамбургского корреспондента, выбирающего в лагерях наиболее подходящие типы для своего журнала, после этого события Кара получил официальное разрешение «иметь при себе личные вещи».
В отличие от Андрейки, «баня» не произвела на него никакого впечатления. Усевшись в двух шагах от сосны, он тут же запустил руку в мешок и стал там что-то колупать, изредка нагибаясь и бросая в рот мелкие крошки. Встретив глаза Андрейки, Кара нагнулся еще ниже, так что совсем скрылся его большой нос, и сразу вслед за этим послышались глубокие вздохи, как будто человек упивался каким-то неведомым ароматом.