— Может, в другой раз. Предупредить бы его надо. Оконфузится ведь. А сегодня подавно — праздник…
— В праздник не грех, — понимающе улыбнулся журналист и попытался вспомнить, какой на этот день приходится праздник, но так и не вспомнил.
— Если бы только в праздники, — вздохнула Дарья Степановна, проникаясь доверием к этому обходительному человеку с мягкой улыбкой и приятным голосом.
— Вам он очень нужен? — спросил сын, окончив работу с галстуком, уже немного раздраженный просительным тоном матери. — Вы, собственно, по какому поводу?
Журналист вынул удостоверение и подал его сыну. Сын полистал его, внимательно прочитал все, что там написано, и протянул обратно с таким видом, будто вручал награду:
— Прошу вас, Артамон Ильич.
— Конечно, можно и в другой раз, — растерянно проговорил Артамон Ильич, поспешно пряча удостоверение в карман. — Вы, пожалуй, можете и не понять мое нетерпение…
И он горячо заговорил о своей работе по изучению истории войны, которой он занимается уже много лет, и о том, как помогают ему старые ветераны, учителя и красные следопыты, как с каждым годом растет интерес к боевому прошлому своей страны и какое огромное здесь открывается поле деятельности и для писателя, и для ученого, и для историка…
— Значит, нужен, — твердым голосом перебил его сын. — Как вы сюда добирались?
— У меня «Жигули».
Сын посмотрел на часы и так же твердо сказал:
— Тогда поехали.
В машине сын закурил сигарету, и когда миновали центр поселка и поехали мимо стадиона по прямой бетонной дороге, заговорил с некоторым недоумением:
— Я вас сразу узнал, как только взглянул на ваши документы. Вы — профессор, преподаете в Военной академии. В прошлом году в День Победы вы выступали у нас в институте. Тогда вы были в форме полковника.
— У вас хорошая память.
— Писанина, должно быть, ваше хобби? — продолжал сын. — Это сейчас модно.
Он извинительно улыбнулся, заметив, как нервно дернулась выбритая сухая щека профессора.
— Пожалуй, — подтвердил Артамон Ильич после некоторого раздумья.
— В сорок первом отец был рядовым солдатом. Сейчас ему пятьдесят шесть лет, и вы, вероятно, догадались, в чем заключается его главное занятие.
— Да, я это понял.
— Вы будете о нем писать и делать из него героя?
— Это надо было делать раньше.
— Вы уверены, что надо было?
Профессор повернул голову и наскоро, насколько позволяла дорога, оглядел молодое щекастое лицо Шурика и его спортивно мощную фигуру, откинувшуюся на спинку сиденья.
— Жизнь таких людей, как ваш отец, может служить примером для потомства, — несколько напыщенно произнес он.
— Не то, профессор, — улыбнулся сын. — Мне двадцать шесть лет, а еще лет десять назад я получил двойку по сочинению, Потому что написал, что хочу быть похожим на самого себя, а не на Олега Кошевого.
— Любопытно, — вырвалось у профессора. — На редкость самостоятельный ребенок.
— Нет. Просто я предпочитаю оставаться самим собой и не хочу быть сладким. Сладких обычно проглатывают раньше других.
Машина выбралась на центральную автомагистраль и покатила на запад. Здесь было много встречных машин, и разговор сам собою прекратился. Сын сидел, прикрыв глаза, и дышал ровно и редко. Профессор снова взглянул на него и на этот раз заметил, что мочка уха у него сильно оттопырена и даже загнута вверх. Сын почувствовал его взгляд и открыл глаза.
— Вы никогда не интересовались, как и где воевал ваш отец?
— Интересовался, но узнал не очень многое. Он совсем не умеет рассказывать. Однажды мне захотелось посмотреть его ордена, но он их так и не нашел. Мать куда-то спрятала. Извините, по-моему, она боится, что он их пропьет.
— И все-таки вы не должны его осуждать.
— Я не имею на это права, хотя бы потому, что он мне не родной отец, — сказал Шурик и резко повернулся, чтобы посмотреть, какое это произведет впечатление.
Профессор сдержанно кивнул.
— Но предки думают, что я не знаю об этом. А меня просветила на этот счет одна сердобольная тетушка еще в то время, когда я учился в шестом классе. Случилось это после того, как я забрался к ней в сад за яблоками и был позорно пойман и уличен. Вытаскивая у меня из-за пазухи яблоки, она попутно вразумляла меня такими словами, что если бы я был полным идиотом, то и тогда бы уяснил, что я ребенок незаконнорожденный, а Яков Мироныч лишь номинально считается моим родным папашей.
Узнав об этом, я решил отправиться на остров Пасхи и примкнуть к какому-нибудь племени в качестве белого вождя. С этой мыслью я и появился на железнодорожной станции. Мне не повезло. Ближайший поезд был только утром, и ночь мне пришлось провести в сквере…