Певцов у ворот не стало слышно, их совершенно заглушили задорные молодые голоса, а мягкие переливы баяна сразу утонули в струнном реве гитары. Но певцы у ворот так просто не собирались сдаваться, они прибавили голоса, твердо решив допеть до конца свою песню про хлопцев, распрягающих коней. И баянист понял их намерение, слез со своего трона и растянул во всю ширь мехи и сам стал помогать поющим своим слабым глухим голосом.
Но молодая ватага, сгрудившаяся возле машины, ревела с таким истовым самозабвением, так сильны и действенны были их глотки и так хотелось им продемонстрировать свое могущество, что дальнейшее состязание уже теряло всякий смысл. Первым это понял баянист. Он перестал играть и устало уселся на свое место. Тут же замолчали и певцы; и некоторое время все молчали и слушали, пытаясь разобраться, о чем поют молодые, но понять ничего не могли.
У машины послышался смех, замелькали зажженные сигареты, гитара, словно испорченная пластинка, раз за разом выдавала одни и те же аккорды, голоса смешались, и песня расстроилась.
Воспользовавшись наступившей тишиной, баянист развернул мехи, прошелся пальцами и заиграл «Катюшу». Первый куплет он проиграл один, потом ему подтянул чей-то голос, потом еще один — и вот уже песня стала оживать, сначала неуверенно и со страхом, что ее вот-вот перебьют и сомнут, но потом все больше и больше набирая силы и раздолья.
Молодые придвинулись к воротам, а парень с гитарой подошел к баянисту, поставил ногу на нижнюю перекладину его трона и осторожно дернул струны, пристраиваясь к баяну. И как только гитара попала в такт, десятки новых голосов подхватили песню. Молодые и старые голоса, слившись воедино, подпирая и бодря друг друга, грохнули на все село так, что захлопали в домах калитки и люди потянулись на площадь.
Слова уже кончились, но ни баян, ни гитара не хотели останавливаться, и песня с новой силой полетела над селом:
У Непряхина на глаза навертывались слезы, просто так, без всякой причины. Он чувствовал, что кто-то держит его за плечи сильными теплыми руками. Он повернул голову. Рядом с ним стоял сын и пел вместе со всеми. Непряхину даже показалось, что сын поет лучше всех.
На большой дороге цветы не растут
В окно было видно, как у магазина на той стороне улицы остановился грузовик и из кабины, сильно хлопнув дверью, вылез пожилой кряжистый мужчина в замызганном брезентовом плаще. Этот резкий звук хлопнувшей двери и привлек внимание Софьи Карповны. Она надела очки и узнала Семена Клыпина, который стоял возле машины, нерешительно поглядывая то на магазин, то на ее окна.
— Опять! — с досадой воскликнула Софья Карповна и, с минуту поколебавшись (она дала себе слово курить не больше трех раз в день), протянула руку к дубовой коробочке, где лежали папиросы. Лицо ее, темное от никотина и нелегко прожитых лет, утеряло живость, сделалось холодным и старчески некрасивым.
Что будет дальше, она знала заранее. Вот Семен, еще раз взглянув на ее окна, нехотя повернулся и вошел в магазин. Сейчас он возьмет четвертинку и кулек липкой карамели, выпьет в углу за пустыми ящиками и, подхрабрив себя таким образом, придет на покаяние.
Солнце садилось в лес за курганом, и все село с его новыми белостенными домами утопало в густом красном свете; и этот свет, как и предстоящая встреча, тяготили Софью Карповну, вызывая какие-то неясные тревожные ассоциации. За последние годы село быстро разбогатело и изменило свой облик, уже подумывали о строительстве стоянки для автомобилей возле сквера, разбитого вокруг братской могилы, а на откосе рядом с магазином все еще торчали две голые сосны и на гнилой жерди между ними висела гулкая буферная тарелка, служившая в свое время для оповещения и созыва колхозников на работу. Это обстоятельство сейчас тоже показалось Софье Карповне странным и возвращало к неприятным воспоминаниям, — к тем дням, когда в селе не было ни новой школы, ни Дома культуры, и эти сосны, лишенные коры и совершенно высохшие, считались самым примечательным местом. Вокруг них была зеленая лужайка и лежали старые бревна, на которых по вечерам устраивались посиделки. На эти сосны теперь и смотрела Софья Карповна, потому что думала о тех далеких днях; и еще потому, чтобы не видеть, как Семен Клыпин, опасливо косясь влево на приближающиеся машины, осторожно переходит дорогу.