Да и кто будет думать о смерти, когда вокруг творились великие свершения. Газеты и радио приносили удивительные вести: Днепрогэс, Магнитка, Московский метрополитен. Смолоду Иван Васильевич учился мало, и теперь жадно впитывал в себя все, что доводилось узнать. А узнать можно было многое — восемь человек детей, и все учатся. Особенно любил Иван Васильевич по вечерам слушать, как читает вслух его внучка Поля.
— Теперь дела пойдут, — удовлетворенно говорил он, слушая рассказ о папанинцах. — И подальше полюса заберутся. Руки у людей раскованы.
Было, конечно, и такое, что немало огорчало старого лесника. На соседнем участке лесником работал Блинов. Встречались они редко, разговаривали мало, но Иван Васильевич знал, что Блинов люто возненавидел его с тех пор, как он однажды сказал ему:
— Не по совести живешь, Николай Трофимыч. За водку продаешься, лесом спекулируешь. Смотри, не пришлось бы отвечать.
— А что, он твой, лес-то? — огрызнулся Блинов.
— Не мой и не твой — общий. Потому и говорю.
— Вот в том-то и дело, что не мой и не твой. Значит, и не лезь, куда не просят.
— Ну, вот и поговорили, — спокойно сказал Иван Васильевич. — Теперь ты знаешь, попадешься с поличным — мимо не пройду.
Потом началась война. И сразу все остальные заботы отодвинулись на задний план. Сыновья ушли на фронт. Внучка Поля жила в Рузе, она только что окончила среднюю школу. Иван Васильевич, как и в первые дни, остался вдвоем с Екатериной Максимовной. Иногда прибегал внук Павлуша. Сводки с фронта приходили одна тревожнее другой. Враг прорывался все дальше в глубь страны. Пал Смоленск. А через несколько дней пришло сообщение о гибели сына. Весь этот день Иван Васильевич провел в лесу, домой вернулся с почерневшим лицом и вечером долго стоял у колодца, вглядываясь в холодное осеннее небо, откуда доносился тяжелый гул идущих на Москву вражеских бомбардировщиков.
Каждую ночь на западе багровыми зарницами полыхало небо, глухой прерывистый рокот несся над лесом. Иван Васильевич брал с собой собаку Альму и выходил на дорогу. Угрюмо глядел, как в сторону Москвы тянутся военные обозы, идут усталые бойцы в запыленных касках. Да, плохи дела. Огромная беда обрушилась на Родину.
В один из таких дней Иван Васильевич встретился с Блиновым. Старая ссора как-то забылась. Не до того было. Почти дружески поговорили о последних событиях, поделились новостями. Блинов завистливо покосился на карабин, висевший на плече у Яшина. Не удержался, сказал:
— Эх, вот бы мне такой! Глядишь, зайчонка бы и подстрелил. Голодно ныне стало.
— Застрелишься еще спьяну, — пошутил Иван Васильевич. — А может, фашистов задумал бить? Так и скажи. Ружей у меня целых пять штук.
— Зачем же их бить? Они хоть жить нас по-новому научат.
У Ивана Васильевича задрожали пальцы и страшная судорога перекосила лицо.
— Дурак!.. — с трудом выдавил он из себя и первый раз в жизни грубо нецензурно выругался. — Пойдем, Альма, — и, круто повернувшись, пошел прочь.
Екатерина Максимовна стала замечать, что с мужем творится что-то неладное. На слова стал совсем скуп, все о чем-то думает. Несколько раз надолго уходил из дому, но без ружья, — значит, не в лес. А потом к нему пришли какие-то люди, по виду городские, и они долго сидели под окнами на лавочке и тихо разговаривали.
А еще через несколько дней к дому подъехали две тяжело груженные подводы. На передней под рогожей стояла печатная машина. Приехавшие сразу принялись за дело. Машину установили в подвале, туда же перенесли несколько рулонов бумаги, типографскую краску и шрифт. Екатерина Максимовна ни о чем не спрашивала, вызвалась было помочь, но мужчины не дали. А когда подвал снова закрыли и муж пошел проводить гостей, слышала, как он сказал:
— Не беспокойтесь, надежнее этого места не найти.
И опять жизнь на лесной поляне пошла своим чередом. Только все ближе и ближе слышались орудийные раскаты и все тревожнее становилось на душе. Иван Васильевич больше никуда не уходил и даже старался придать своему дому нежилой вид: перестал выпускать на улицу собак, окна по вечерам закрывал плотными шторами.
И по лесу он стал ходить очень осторожно. Внимательно разглядывал каждый след, каждую сломанную ветку. Иногда Иван Васильевич думал о встрече с врагом, чувствовал, что рано или поздно это случится, и готовился к этому. Но встреча произошла совсем не так, как он думал.
Утром, как всегда, он отправился в свой ежедневный обход. Погода выдалась морозная, ясная. Порывами налетал ветер. Бледные лучи солнца скользили по вершинам деревьев. Иван Васильевич поднял голову и увидел высоко над лесом легкие белые купола. Розовато отсвечивая, они плавно неслись к земле. С минуту он зачарованно разглядывал их. Ему никогда не приходилось видеть такое, и потому он не сразу догадался. И только когда нижний парашют понесло прямо на поляну, он понял — это враг. Болтавшийся под куполом человек тянул за стропы, но опытный глаз лесника уже видел — на поляну деревья не пустят. Затрещали сучья, купол сразу обмяк, и Иван Васильевич заметил, как парашютист поспешно режет стропы. В следующую минуту он был уже на земле. Их разделяло расстояние не более двадцати метров. Иван Васильевич отчетливо видел серую, наглухо застегнутую короткую куртку с откинутым капюшоном. Он сделал два шага вперед. Фашист тут же заметил его и неуловимым движением перекинул на грудь автомат. Тогда Яшин, уже не раздумывая, выстрелил почти не целясь, навскидку. Ему не надо было глядеть, куда попала пуля. Два раза в одну и ту же цель он никогда не стрелял.