Белое полотнище парашюта болталось на сучьях. Иван Васильевич не спеша сложил его и спрятал в сарай под сено.
В середине ноября морозы сковали землю, но снега было еще мало. Он лежал на полях и в оврагах непрочным рыхлым слоем, легко вздымаясь белой пылью при первом порыве ветра. Леса казались поредевшими, утеряв зеленый наряд, они далеко просматривались вглубь.
Фронт придвинулся к Москве. Все глуше доносилась артиллерийская канонада. И так же по вечерам, только теперь в противоположной стороне, багровело небо.
В Рузе и окрестных деревнях хозяйничали фашисты. Жизнь замерла. Кто мог носить оружие, ушел в леса. На дорогах то здесь, то там стали взрываться вражеские машины. Оккупанты чувствовали себя неспокойно. В районе появились эсэсовские части…
Вечерело, когда человек вышел из леса. День был ясный, на снегу лежали синие тени, и человек несколько минут неподвижно стоял под деревом, внимательно разглядывая лесную поляну. Было очень тихо. Лишь изредка потрескивали обледенелые сучья берез. Из трубы вился желтый дымок. На крыше сарая сидела сорока. Ни одного следа не вело к дому. Человек пошел вдоль опушки. Он шел очень осторожно, остановившись за сараем, оглянулся по сторонам, после чего по утоптанной тропинке дошел до террасы.
Услышав условленный стук, Иван Васильевич открыл дверь:
— Входи, Яков Андреевич.
В доме было жарко натоплено. На столе кипел самовар. Иван Васильевич только что помылся в бане. Раскрасневшийся, с влажными волосами, он казался совсем молодым.
Яков Андреевич Каменский разделся и сел к столу. До прихода немцев он жил в деревне Воронцово. Иван Васильевич знал его с первых дней основания колхозов, знал он и то, что Каменский коммунист, и относился к нему с уважением.
— Угощайся, Яков, — Иван Васильевич придвинул ему чашку чая и мед.
Но прежде чем взяться за чай, Яков Андреевич не спеша свернул самокрутку.
— Павлуша, поди-ка к бабушке на кухню, помоги ей, — сказал Иван Васильевич своему пятнадцатилетнему внуку.
— Как прошел? — тут же спросил он гостя.
— Не беспокойся. Следы только за сараем, заметить их трудно.
Яков Андреевич знал, что хозяин дома не курит, не решаясь зажечь папиросу, он осторожно положил ее на край стола. Выпив несколько глотков чая, сказал:
— Дела налаживаются. Немцев под Москвой остановили. Пора и нам начинать. У тебя все готово?
— Как и договаривались. Жду.
— Продуктов завезли? А то ведь семья у тебя теперь будет большая.
— Всего хватит. В случае чего телку зарежу.
Яков Андреевич вынул исписанный лист бумаги и, тщательно разгладив его, положил под клеенку.
— Это отпечатаем в первую очередь, — сказал он. — Народ ждет слово партии.
— Кури, вижу, что не терпится, — сказал Иван Васильевич, непонятно отчего волнуясь.
— Потом покурю, на кухне. Имей в виду, Блинов — предатель. Уже успел выслужиться. В Воронцове назначен старостой.
Иван Васильевич встал, резко отодвинул стул. Подошел к окну.
— Не волнуйся, приговор ему уже вынесен…
Он не договорил. Во дворе залаяли собаки. В дверь ударили чем-то тяжелым.
— Они! — сказал Иван Васильевич.
Яков Андреевич потянул из-за пазухи пистолет.
— Подожди, Яков. Поднимай половик.
Яков Андреевич схватил шапку и ватник и прыгнул в подвал.
— Живым не сдамся.
— Винтовки в правом углу под досками, — сказал ему Иван Васильевич. Поставил сверху стул и сел к столу. — Открой, мать.