Минут пять он долбил топором изо всех сил, но полено только, глубже уходило в землю.
— Надо поставить на что-нибудь твердое, — посоветовала Лида. — Да с другого конца попробуй.
Сашка примостил «Гитлера» на плоский камень и начал с другого конца. Но и это не дало результата. Сашка отдохнул немного и снова замахнулся. Полетели щепки, топор соскользнул и хватил по камню.
— Так и знал, — огорченно сказал Леонид. — Смотри, какую зазубрину сделал.
— Не беда. Войны без потерь не бывают. Пусть полежит, — кивнул на чурбак Сашка, — расколем, я свой топор принесу, потяжелее.
Подсели к Лиде на скамейку. С реки наползал туман. Повеяло сыростью, и было очень тихо. Коров уже пригнали, темнело, и пахло парным молоком. Неужели в самом деле где-то идет война?
— В Рузе наши водокачку взорвали, — вспомнил Сашка. — Говорят, камни на полкилометра летели.
— В магазин хлеб перестали привозить, — сказал Леонид.
— Ну и правильно, — одобрил Сашка. — Хлеб фронту нужен, а мы и так проживем, на картошке.
Лида сидела молча, укутав плечи шерстяным платком. Смотрит в сторону, на лоб упала прядка светлых, коротко остриженных волос.
— А ты чего молчишь? — вдруг накинулся на нее Сашка.
— Так, — тихо ответила Лида.
«Чудная она какая-то стала, — подумал Сашка. — Войны боится, что ли? Или жалеет, что с матерью не уехала?»
Через два дня из Ленинграда пришла короткая телеграмма. Мать требовала, чтобы Лида немедленно ехала домой.
Лида стала собираться. Попрощалась с речкой и с гладкой березкой у окна, прошла из конца в конец по всей деревне и вспомнила про Сашку Бутусова. Он в этот день держался подчеркнуто вежливо и только глаза отводил в сторону.
А когда стали прощаться, неожиданно попросил:
— Не уезжай. Я тебе правда спицы в велосипед вставлю. И восьмерку выправлю.
Что-то похожее на отчаяние было в его голосе, и Лиде стало жалко его.
— Мы еще встретимся, — пообещала она, но Сашка ушел не поверив.
Три дня Лида томилась на забитых московских вокзалах. Везде были военные. И поезда подавали только для военных. Лида даже перестала подходить к кассам. Последнюю ночь она просидела на чемодане в переполненном зале ожидания и с первым пригородным поездом уехала обратно в деревню.
Вечером она уединилась в палисаднике, тоскливо глядя на реку, где низко над горизонтом холодно поблескивала алмазная Венера.
Здесь ее и нашел Сашка, сам не зная зачем бродивший на этом конце деревни.
— Лида? — осторожно, еще не веря и думая, что обознался, позвал он. А когда она повернула голову, радостно вскрикнул и перелетел полутораметровый забор.
— Разве ты дома? — бестолково спрашивал он и порывисто прижимался лицом к ее ладоням.
Глава четвертая
Сашка сдержал слово. В Лидином велосипеде была выправлена восьмерка и вставлены новые спицы. Но лето прошло, и было не до катанья. Сентябрьская грязь затопила деревню, дорога просыхала только к обеду, а по вечерам совсем некстати расчищалось похолодавшее небо, и тогда в вышине был слышен прерывистый гул идущих на Москву вражеских бомбардировщиков.
Фронт приближался. Уже догорели деревянные корпуса дома отдыха «Пестово», и теперь в задымленной березовой роще на берегу прозрачной Рузы зловеще торчали только черные трубы пожарищ.
Вечерело, когда Лида, прихватив велосипед на случай дальней поездки, подходила к сельсовету. Ее уже знали во многих окрестных деревнях как неутомимую связную. Если нужно было кого-нибудь срочно вызвать или передать повестку, она ухитрялась ездить даже в самую темную ночь. Правда, после этого велосипед приходилось отдавать Сашке в ремонт.
В сельсовете громко разговаривали. Боясь помешать, Лида тихо присела на скамейку у бокового окна. Но председатель уже заметил ее.
— Придется тебе и сегодня подежурить, — сказал он и, когда Лида кивнула, снова повернулся к сидящему напротив человеку. Лида узнала в нем хромого Липатыча. Был он невысок, сухопар, с широким носом и запущенной рыжей бородкой:
— Ну, так как же, Липатыч? — спросил Громыхалин, откидываясь на спинку стула и расправляя под ремнем складки да гимнастерке.
— А вот так, как есть, — так же неопределенно ответил Липатыч и покосился на Лиду. Видимо, не хотел разговаривать при посторонних.
— Ты мне прямо говори, — повысил голос Громыхалин. — Будешь платить налог или нет?
— Кому платить-то? — Липатыч повернулся к окну, прислушиваясь к отдаленным орудийным раскатам.
Лиде показалось, что по заросшему лицу его пробежала ухмылка.