— А мы и так партизаны, — сказала Лида.
Повозка приближалась. Теперь ее отделяли от мины каких-нибудь тридцать метров. Солдат продолжал петь.
— О чем он поет? — спросила Лида. Сашка прислушался:
— Орет, ничего не поймешь. Землю хочет иметь.
— Земля ему обеспечена, — сказала Лида и неожиданно, в самую напряженную минуту, громко засмеялась. Это была одна из тех необъяснимых выходок, над которыми он безуспешно ломал себе голову.
— Тише ты! — одернул ее Сашка.
Она не слушала и смеялась все громче. В это время раздался взрыв, и в чистом лесном воздухе остро запахло тротиловым дымом.
— Айда по домам! — крикнул Сашка и не узнал собственного голоса.
Остальные как будто только и ждали его команды — кинулись в разные стороны.
Обежав деревню по задней дороге, Сашка метнулся в переулок и вывернулся из-за угла как раз в тот момент, когда Лида была уже у дома. Она казалась спокойной, только плотно сжатые губы побелели, но когда вдруг быстро заговорила, стало заметно, как внутри у нее что-то подрагивает.
— Саша, дай слово, что ты без меня не будешь ничего предпринимать.
— Тогда и ты…
Лида повернулась и открыла замок, у которого давно был потерян ключ.
Они оказались в угловой Лидиной комнатке, где стояла узкая железная кровать, а на ней две огромные пуховые подушки, каждая из которых была шире самой кровати; и подушки, и простыни, и стеганое атласное одеяло сверкали такой чистотой, что даже Сашка удивился, когда Лида, не раздеваясь и не глядя, опустилась на постель. С ее старых солдатских сапог, в которых она теперь ходила, стекало на пол.
— Давай я сапоги помогу снять, — предложил Сашка и стал ее разувать.
Лида молча повиновалась ему, дала снять с себя пиджак и, когда осталась в летнем ситцевом платьице, зябко поежилась, подобрала под себя ноги и натянула одеяло до самого подбородка.
Чем ему еще заняться, Сашка решительно не знал, и разговор как-то не клеился; да еще эта неудача с миной из головы не выходила и страх все не отпускал его.
— Какой план был, и все пошло насмарку, — бодро сказал он. — Если на каждую повозку тратить по мине, то и мин не напасешься.
— Не надо об этом, — попросила Лида.
Сашка подошел к окну и стал глядеть на улицу. Морозная тишь да первые звезды на небе. Ни мотоциклов с пулеметами, ни карателей с собаками не было видно. «Может, не хватились еще», — подумал он. Когда после взрыва он мчался по кустам, не разбирая дороги, ему все время казалось, что за ними вот-вот ринется погоня, по следам отыщут в два счета, и тогда уже не отвертишься. Но вот уже темнота затушевала деревню, а погони не было, где-то очень далеко гудели самолеты, и больше ничего.
— Мне холодно, — сказала Лида. — Иди посиди со мной.
Сашка нерешительно стянул сапоги, не торопясь развесил перед печкой портянки. Но эта медлительность не скрывала наступившей неловкости, и, еще больше смутившись, он заворчал:
— Так и знал, что простудишься. Только тебе — что говори, что нет.
В ответ Лида с трудом улыбнулась, и Сашка сел на кровать.
— Надо к Федору Степановичу бежать, — предложил он, имея, в виду деревенского фельдшера, который уже давно не работал, но продолжал жить в деревне.
— Ничего не надо, — прошептала Лида. — Мне хорошо.
— У тебя волосы пахнут дымом. И лесом, — добавил он.
Волосы у нее были совсем светлые, с чистым янтарным блеском, густые и непокорные; Сашка пригладил их, чтобы они не закрывали ей лицо, наклонился и прикоснулся губами.
Лида вздохнула легонько и горячей рукой обняла его за шею. Теперь он чувствовал ее всю возле своего сердца, жаркая волна накрыла его с головой, и он, задыхаясь и обливаясь жаром, поплыл куда-то в головокружительную сказочную даль. Он не помнил, сколько прошло времени. Спал он или грезил, но все время, стоило закрыть глаза, ему представлялась одна и та же картина. Они с Лидой идут по деревенской улице. На нем длинная серая шинель и буденовка с большой нашитой звездой, а в кармане конфеты в бумажках. Лида сама достает их у него из кармана, и они едят конфеты и все идут и идут…
Он просыпался и снова засыпал, и опять просыпался, трогал губами ее лоб и глаза, чтобы проверить, не прошел ли жар, и никак не мог поверить, что эта ленинградская недотрога, которая только и знала, что смеяться над деревенскими, доверчиво прижалась к нему и спит, а он может в любой момент наклониться и поцеловать ее.
Так прошла ночь. Сашка очнулся от непривычной тяжести на руке и сразу вспомнил, что это Лида. В эту минуту он ощутил в себе такую беспредельную нежность, такую всеобъемлющую доброту, почувствовал властно и сильно, что эта девушка ему дороже всего на свете; и все это было так неожиданно и ново, что у него защемило в глазах и тоненько заныло в груди. Он склонился к ее лицу, и в это время Лида попросила, не открывая глаз: