Праздник
Фирс Нилыч Глотов, а за глаза просто Глот, живет в двухэтажном деревянном доме в самом центре заводского поселка. Пять широких окон выходят на запад. Из них видны одинокий кедр, высоко поднявший темную крону, корявые тополя, посаженные еще покойным батюшкой, и плотные заросли сирени — над обрывом, у дощатого забора. Под горой, за дорогой, быстроструйная красавица Чусва, а за ней черные крыши обжиговых печей да лесные заречные дали.
Старое кресло у окна пахнет нафталином и пылью. По вечерам Фирс Нилыч подолгу сидит здесь и не спеша листает толстую прошнурованную книгу с длинным списком должников. А если поднимет голову, то за окном в стороне видит второй свой дом с каменным низом и крутой лестницей на верхнюю половину, где разместилась парикмахерская. Внизу — пекарня: сырой темный подвал с квадратными окнами, бурыми от копоти и мучной пыли.
Три года назад у Глотова умерла жена. С тех пор жизнь в доме пошла скучно и однообразно. Хозяин предался религии, но не забывал, однако, и о земных делах. С божьей помощью накапливался капитал, рос список должников, и во всей долгой жизни Глотова не было ни одного случая, когда он усомнился бы в промысле божьем. Даже в ту ветреную осеннюю ночь, когда во французской колонии загорелись две его лавки и испуганный сторож прибежал со страшной вестью, Фирс Нилыч скорбно вздохнул и сказал:
— Бог дал, бог взял, — и ушел в угловую комнатку, чтобы провести остаток ночи в усердной молитве.
А наутро нанял у заводской подрядчицы Жучихи сорок лошадей и отправил в Пермь за товаром. Через месяц лавки торговали по-прежнему.
Гораздо больше огорчений принесла Фирсу Нилычу единственная дочь Марина. В прошлом году она окончила гимназию. Фирс Нилыч сам ездил за ней на вокзал. Весна стояла поздняя. В июне цвели яблони, черемуха уже не пахла, а густо роняла на дорогу увядшие лепестки, серые от заводской сажи. Фирс Нилыч думал о дочери, и думы эти были горькие. Он видел, что становится ей чужим, и порою даже жалел, что отдал ее в гимназию.
Пришел поезд. У Марины был усталый вид. Она похудела и, как показалось Фирсу Нилычу, стала серьезней. Закрытый ворот коричневой гимназической формы на похудевшей шее лежал жестким хомутиком. «Слава богу, отучилась, — подумал Фирс Нилыч, — дома поправится». Проводник вынес из вагона две большие связки книг. Фирс Нилыч покачал головой и молча полез в тарантас.
Стол к обеду накрыт был наверху, в гостиной. Только что вымытые полы казались скользкими и были прохладны. Незадолго до приезда дочери Фирс Нилыч обставил гостиную новой ясеневой мебелью. С нее сняли чехлы и очистили от пыли. Но Марина ничего этого не заметила. Она обежала комнаты, распахнула все окна и задержалась только у пианино, выписанного для нее из Петербурга. Медные подсвечники, вделанные в переднюю стенку, отливали солнечным блеском. Марина подняла крышку и несколько раз небрежно ударила но клавишам.
Подали обед. Фирс Нилыч принялся молиться и делал это дольше обычного, чтобы напомнить дочери, что она в отцовском доме, где все остается по-старому. Марина с улыбкой следила за отцом. И, словно подчеркивая свое безразличие, она, потягиваясь, подошла к столу.
— Бога-то все равно нет.
У Фирса Нилыча на полпути остановилась рука, сложенная для крестного знамения. Первой его мыслью было пойти в сарай за ременными вожжами, но, посмотрев на дочь, он только оторопело попятился.
— Образумься, глупая, — жалобно сказал он.
Марина не ответила. Облокотясь на спинку стула, она глядела в окно. Тихая улыбка еще освещала ее матовое, без румянца, лицо. И какое-то новое, отчужденное выражение этого лица безошибочно подсказывало Фирсу Нилычу, что дочь окончательно вышла из-под отцовского влияния.
— Господи, вот бы мать-покойница посмотрела, — прошептал Фирс Нилыч и, ссутулясь, поплелся к двери.
Обед не состоялся. Марина ушла в свою комнату и весь вечер провозилась с книгами.
Ночью Глотову не спалось. Было слышно, как наверху ходит дочь и переставляет по-своему вещи. Вот что-то упало и разбилось. Наверное, ваза. Экая нескладная. Не бережет. Не сама заводила, отцовское губит. Не жалко ей. Фирс Нилыч вздохнул. Наверху затихло. Стало слышно, как в закрытые ставни скребется ветка тополя.
«Замуж отдам, — внезапно решил Фирс Нилыч. — Пусть муж с ней управляется». Он сразу успокоился и вскоре заснул.
Из немногих знакомых, вхожих в дом Глотова, особым его расположением пользовался управляющий заводом, пожилой вдовец Авдей Васильевич Савелов. Ему Фирс Нилыч прощал даже подтрунивание над своей приверженностью к богу. Не прощать было нельзя. Савелов — человек нужный.